Проделки морского беса

Вахман Вениамин Лазаревич

В эту памятную ночь в самую предрассветную пору, когда в избах только храп с печи и даже махонькие ребята в зыбках, накричавшись до изнеможения, сладко спят, не чуя, как их жрут всякие домашние насекомые, вдруг разом по всей деревне взлаяли собаки. Староста с перепугу долго не мог попасть непослушными ступнями в валенки, едва успел накинуть прямо на исподнее шубейку. Даже ошибся, хватил не свою, а жёнкину, не достававшую и до колен. А в дверь уже бухали кулачищем, под окнами ржали кони, сани, раскатясь на повороте, стукнули о мерзлый тын, повалили часть кольев.

— Милостивцы, кормильцы… — привычно бормотал Ивашка, отодвигая дверной

брус. Сам мысленно прикидывал: «Вот напасть! Никак цельный обоз леший пригнал?»

Дверь рванули. Вместе с клубами пара в избу ввалился рослый дядя в кожухе, но в форменной солдатской шапке треуголке, обшитой потертым галуном. С трудом шевеля застывшими губами, над которыми грозно торчали в стороны огромные усищи — каждый ус с большую морковь — гаркнул:

— А ну, кто здесь голова? Шевелись быстро. Господина ахфицера устрой, коням сена, солдат по квартирам…

Ивашка понял: на этот раз прижмут. У царя Петра вот эдакие-то усачи с сизыми от бритья мордами самые что ни есть зловредные.

Управились со всем не больно скоро. Во всей деревне таких дворов, чтоб годились для гостей, хоть и солдатского звания, раз, два и обчелся. В иные дворы Ивашка и не сворачивал, столь бедно жили. Офицера пришлось поместить у себя, в новую, летом только срубленную горницу. Староста недавно женил сына, полагал здесь поселить молодых. Для такого спешного случая сноху согнали к бабке, пущай пока вместе. Сына же дома не было, еще с осени взяли с конем в Питер, по казенной надобе.

Разместив последнего из прибывших, Ивашка медленно побрел восвояси. Уж и рассвело.

На деревенской улице уютно пахло дымком и свежепеченным хлебом.

— Вот теперь бабам работенка… Новую ораву накорми, а жрать-то поди горазды.

Опять же ахфицер… Какая ему еда? Может особая?

Староста вдруг остановился, разинул рот. В голове шевельнулось давнее, полузабытое…

Будто он его где-то уже видал? Обличье и голос… Ну, ей-ей, знакомые.

Запустив пятерню под бороду, поскреб кадык, стал- вспоминать. Может, подати приезжал выколачивать? Не… Податной был низенький, пузатый, все лез драться. А этот, похоже, смирен. Когда отводил его на квартиру, молча шагал сзади, только снег скрип-скрип…

Лишь один раз задержался. А чего задержался? Лодку увидел. Тоже нашел диво — лодок-то в кажном дворе… Живем при море, рыбой и промышляем. Лодки-то тьфу: на ребра толстые сучья с развилками, на обшивку доски… Засмоли — и рыбачь! Лодка…

Ивашка вдруг все вспомнил, даже поперхнулся морозным воздухом.

Так это ж тот, с потопшего корабля! Ух ты! Ну и ночка тогда была! Ветрище, дождь так и секет, волны на берег лезут, чуть не к крайним избам подбираются. А на море-то вдруг бух да бух! Пушка! Еще какой-то сигнальный огонь зажгли, при нем паруса так и засверкали. Ну, мужички и сообразили: беда, надоть плыть, выручать. А может, и поживиться чем. Только ничего этого не пришлось. Пока собирались, корабль задрал кверху золоченую корму, повалился набок, лег парусами на волны. Потом корабельные-то рассказывали, будто его всего нечистой силой изнутри расперло, оттого он сразу и лопнул.

Ну, конечно, поплыли спасать, а те уже сами по Шлюпкам казенным расселись. Ефтого ахфицера в старостиной избе еще ухой кормили, а он есть-то ел, да давился, и слезы по щекам так и бегут. Видать, еще молодой, необвычный, а может пужливый...

Вспомнить-то вспомнил, а на душе не легче. Раз опять возвернулись,

верно, не к добру. У начальства свои дела, кто их там поймет? А мужику одно: корми да корми этих в треуголках, с ясными пуговицами на брюхах. Надо бы разведать, долго ли здесь проторчат?

… Гости вели себя непонятно. С утра уходили в залив, на лед; что-то мерили, примечали, ставили вешки. Даже один раз прорубь били и под воду веревку опускали. Затем подрядили мужиков в лес — валить деревья, окоривать — бревна им подавай.

Староста в субботу после баньки зазвал к себе двух усачей из начальства помладше, именуемых сержантами, выставил жбан крепкой браги. И закуску: капустки, рыжиков соленых, строганину, рыбки вяленой. Думал — откажутся, побрезгуют деревенским угощением. Не побрезговали. Все выдули, все сожрали.

Оба сержанта разомлели, расчувствовались, стали песни петь. Все больше жалостливые. И Ивашка, сам того не собираясь, размяк. За годы привык изворачиваться. При шведах, то и дело норовивших ободрать до нательного креста, да и при своих… Хотя со своими и полегче, а тоже знай не зевай, чуть что — загоняют! Теперь же не только умом понял, всем нутром ощутил, ох, не легка она солдатская служба. Жестковаты, видно, царские сухари. Сержант, он, конечно, начальство, а ковырнешь — тот же мужик.

Стало легче вести беседу. Заговорили попросту, по-свойски. Зачем приехали, для какой надобности, солдаты не больно знали. Про себя объяснили: мы де талызинские, под командой господина инженер-генерала Талызина, определены на строение крепостных батарей и чего придется по надобности в городе Санхт-Питерсбурхе.

Ночью, ворочаясь с боку на бок, Ивашка соображал. Значит, и тут будут строить. Ох, бяда, бяда! Строют, строют — а все мужику на голову!

…И верно: стали строить! Да где?! На льду! Ну, слыханное ли дело — на море избы рубить?!

Каждое утро, выходя из дому, староста первым делом смотрел на залив. С берега черным шнурком убегала вдаль накатанная дорога. По ней возили бревна. В белой мути — в заливе вечно мел» а поземка — день за днем, час за часом росли бревенчатые стены.

Изредка ветерок доносил тюканье топоров, ровно дятлы долбили.

Староста опасливо крестил живот. Вот ведь как иной раз обманешься в людях.

Ахфицерик-то сначала казался тихий, аккуратный вьюнош. Теперь как приглядишься — аспид! Загонял работой, все торопит да торопит, лается. Иной раз в сердцах и огреет чем попало.

Ивашка приноравливается начальству на глаза не попадать. Ежели что надо, гоняет старостиху али кого из молодок побойчее. Так-то спокойнее.

… Кажись, стало ясно. Строят не избу, не крепость, а церкву. Высоченный сруб, верно под колокольню, оплетенный кругом подмостьями, сильно подпертый, да еще схваченный корабельными канатами, с каждым днем все рос и рос. Про церкву догадался не сам Ивашка, а батюшка, отец Савватей. Объезжал приход, заехал узнать, нет ли по ком поминок али близких крестин? Ивашка спорить не стал: церква так церква; кому лучше знать, как не попу? Сам же староста полагал, что сия каланча мирская, скорей к крепостному строению. О том же и солдаты проговорились, когда вместе брагу пили. Поп был упрям, противных речей слушать не хотел.