Продолжение следует

Арбузова Наталья Ильинична

Уже февраль не по-городскому яркими бликами солнца упрекал за немытые стекла, когда Ярослав привел глубоко уважаемых чернокнижников в собранье тринадцати злобных дев. Тринадцать пар прекрасных глаз в наклейных ресницах устремились на них, отнюдь не авантажно одетых. «Юные леди, - обратился неуверенным тоном Иван Николаич к необычной аудитории, - вы действительно хотите вступить на путь ведовства? Нынче за это не сжигают, и я не знаю, какими резонами убедить вас остаться в неведенье. Что, такова мода? на асфальте пишут по трафарету телефоны ясновидящих. Вы хороши точно тринадцать Сикстинских мадонн. Замечали ли вы, сколь красит женщину материнство?» Фотомодели, у коих не было доходу опричь того, что в их фигуре, промолчали. «Ну что ж, - вздохнул профессор, - начнем, пожалуй». И раскрыл рассыпающуюся на тонюсенькие тетрадочки пожелтевшую брошюру непочтенного вида. Подоткнул торчащие из нее нитки и стал читать со всей твердостью, какую предполагала старая орфография.

Серегу никто не заставлял. Он сам вызвался. Сказал: «Ведь я не на верфи родился. Не лебедкой из матери тащили. Родился

я в деревне Волк под лесом, конца-края которому мы не знали. Никто на выход из лесу в ту, в восточную сторону не набрел. А ведьмы у нас были, с незапамятных времен. Жили с нами бок о бок, и мы знали, кто у нас знает. Ходили мы к ним, носили подарки. Иной раз спросишь кой о чем. Ответит, коли захочет. А подарок всегда возьмет. Лишь бы зла не натворила. Пойду-ка я взгляну на нонешних колдуний. Живьем не съедят. Поговорю как умею». Услыхала Света – и завыла. А Зина ну подвывать. И дитя у Зины на руках куксится. Пошел Серега в новой ЖЭКовской куртке по теплому апрельскому дождичку, по Борисом данному адресу, и про себя читает: свете тихий святые славы бессмертного отца. А в кармане у него Борисов ключ. Хотя что ведьмам ключ. Они себя и без замка оградят. Позвонил. Спрашивает противный такой голосочек: «Кто там?» – «Газовая служба». Открыла, не боится. Ее самоё впору бояться. Виктория, и голос ее был. Видел-слышал ее Серега, когда в подвал скандалить приходила. А она его узнала ли? Сидят на виду в большой комнате обе ейные подруги – ишь вырядились. Серега в кухню. Пошевелил зажигалкой возле конфорки. Даже вентиля не открывал – огонь ему в лицо как полыхнет! все брови опалил. А брови у Сереги были знатные. Обернулся – все три у него за спиной стоят, усмехаются. Поднял было Серега руку для крестного знаменья – рука не подымается. Вот оно ведовсто. Повели его в комнату – ноженьки сами идут. Усадили – ноги сами подкосились, так и плюхнулся в кресло. И давай допытываться: зачем ты, балда, к нам полез? По сказке так по сказке, обойдемся без подсказки. От одной мысли про Пушкина, как его в школе проходили, язык развязался. «У нас в подвале, - храбро начал Серега, - батюшка отец Александр за главного. Он тебе, Виктория (сердито смотрит на хозяйку), все углы кропилом кропил. А ты? где на тебе крест? Смотри, доиграешься». Встал с трудом, но своей волей. Пошатываясь, поплелся в прихожую. Пронеси, господи. Открыл замок Борисовым ключом - и давай бог ноги. На первый раз хватит с них. Пусть задумаются. (Фига два они задумаются. Добрые люди с вербой идут, а в вышине апрельской ночи сражаются стенка на стенку вышедшие из тел проклятые души колдуний. Тринадцать злобных дев, чуть пригубивших ведовства, против черной троицы матерых ведьм, погрязших в скверне. Эвэйявонна! Элингавэнга! Летят пух и перья из сумрачных крыл.)

Пасха всегда хороша. Попрание смерти, надежда на то, что тленья можно убежать. Лезь на колокольню, звони, покуда пускают. Колокола с облаками в сговоре. Поедем потом по лесной дороге, а лес нам: «Христос воскрес!» Откроется поле - стоит у опушки святая Русь рядами безмолвных фигур. И только лишь птичий щебет, и только северный свет.

Сорок дён всё Христос Воскрес, и сорок дён нет занятий в ведьмколледже. И что ж вы думали? тринадцать злобных дев не тратили времени даром. Лихое споро. Когда Иван Николаич пришел с ассистентом Борисом – девицы уж многое сами умели. Откуда взяли? А дядько лысый их знает. Эреньяведда! и подняли своих учителей над полом на полметра. Те повисели немножко и запросили пощады. Не тщись учить фотомоделей. Они тебя сами научат – ужо будешь помнить. Так облучили глазами, что господа чернокнижники отлеживались два дня. Вы за кого, тринадцать новых ворожей? Не на беду ли вас активировали? Раньше всей вашей работы было одеваться-раздеваться. Теперь от одного вашего взгляда у ни в чем не повинных людей расстегиваются молнии.

Они перестали сниматься для глянцевых журналов. Вообще отказались раздеваться прилюдно. Не иначе – у них наметились в зачаточном состоянье хвосты. Они купили апартаменты в новом доме, что навис над Фаруховым подвалом. Верхний этаж с выходом на рекреационную крышу. Квартиру из восьми комнат на все четыре стороны света, почти что пентхауз. Иван Николаич с Борисом там побывали - удостоились приглашенья. Лидерша – Фарухова Марина с журнальной обложки – заняла отдельную комнату. Остальные девушки по двое. И общая столовая с ЖЕРТВЕННИКОМ. Услыхавши, отец Александр оборотился лицом к новому ведовскому гнезду и громко запел: да воскреснет бог и расточатся враги его яко дым от лица огня. Что и повторял ежевечернее. Бог уже воскрес, уж месяца два как воскрес, светлый июнь на дворе, а они, видите ли, купили… откуда деньги? и так много? в такой короткий срок? Пес их знает. И куда они намерены стартовать с этой крыши?

. В компьютере у Бориса полнейший винегрет. Церковные тексты для патриархии и отрывочные переводы описания магических ритуалов. Тексты ссорятся, наезжают друг на друга, подпускают направленного вируса. Распечатки Борис старательно вычитывает. Всё равно давеча отправил в патриархию по электронной почте бесовский текст. Ему вежливым тоном проговорили по скайпу: вкралась ошибка, пошлите заново. Послал. И про себя послал их, святош за деньги, ко всем чертям. Эвелладенья!

\У корпорации Викольголес давно ничего не выходит. Выследили слабенького Семена, подкараулили втроем, сидя в новой машине у продуктового магазина. Семен, на побегушках используемый, вышел с тяжелыми сумками. Открыли дверцу, бибикнули – сел, развалился точно генерал Топтыгин. А навигатор кажет Фарухов адрес, и тачка в опробованном режиме автопилота везет седока с поклажей в подвал. Похоже, тринадцать способных недоучек ведут двойную

игру. Искореняют Вику как класс и одновременно держат весь подвал под прицелом. Бди, отец Александр. – А я не дремлю. Колкий терн у меня на ложе.

Июнь, всеобщий любимец. Как на земле хорошо. Оставьте, оставьте нас здесь погостить - не натворим авось непоправимого зла. Алеша начал ходить, Света держит его за рубашку. Двухсветная изба с трудом прогревается после зимы. Алеша подымает голову – в каждом окне зависла улыбка тех, кто его растит. Поднял голову, упал и даже не плачет – слишком светел июнь.

Нет середины. Немолодые тетки советской закалки – Степановна с Зиной, печальницы обо всех. Светлана, пьющая пенсионерка, и пожилая ведьма Виктория. Маша, юная мать. Тринадцать прекрасных колдуний с журнальных обложек. Меж ними Олеся и Ольга, им лет по сорок, но пальца в рот не клади – они тоже «знают». Кого же любить, кому верить? бедный Борис. Сотворим ему пару из воздуха – всё в нашей власти. А уж сумеет ли он прилепиться – не знаю Тут я бессильна.

Но кто же придет и откуда? И что ему нужно, Борису? Если б я знала. Мир полон крючков без петель и петель без крючков. Ему нужна игра в одни ворота. Чтоб его поселили, обслужили, накормили, обласкали. Чтоб его понимали, чтоб им восхищались. Вот видите: добавилось новое требованье – пониманья. Раньше такого пункта не было. Избалован дружбой. А человек он сложный, поди пойми. Не могу поголовно осчастливить своих героев. Довольствуйтесь полумерами.

Полумерами и довольствуемся. Иван Николаич сменил после Олеси трех домработниц. Третировал, к книгам не разрешал подходить. Четвертую звали Ириной. Она ютилась поблизости, три остановки того же пораженного божьим гневом троллейбуса, в семье сына. Одну квартиру продав, они потеряли, чтоб не сказать покрепче, все деньги. Не удержали в руках небольшого торгового дела. Ирина выслушала запрет, относящийся к книжным шкафам, и тут же нарушила. У рыцаря Синяя Борода были такие жены. Нашла рукописный утерянный часослов и выложила на стол, посрамив недоверье хозяина. Где нашла? не трудитесь, не угадаете. В давние дни Иван Николаич на смех украл в чиновничьем кабинете пустой переплет с надписью: Карл Маркс, «Капитал». В него Олеся спрятала часослов, надеясь продать со временем подороже. После такой находки Ирина с триумфом утвердилась в должности haustochter. Только в подвал ее не пускали – причуда Иван Николаича. Плевать, Ирина отлично могла проводить одинокие вечера за чтеньем эзотерической литературы. Ключ от хранилища отыскала легко. Симпатичное существо, вы не находите? Август стоял спокойный, с легким налетом грусти. День убывал, и струились дни, точно в песочных часах. Вот, появилась женщина. Женская партия в опере. Это не для профессора, это для секретаря. Борис, сказавшись занятым, пропускал тусовки в подвале.

Леонид с Павлом, умельцы предместья, прошедшие школу халтурной стройки во времена перестройки, состряпали отопленье в новом доме на участке Степановны. Газ в принципе был, платите и подключайтесь. Ну, заплатили из нескудеющей общей казны. Теплая осень ходит вкруг теплого дома, шуршит чуть слышным дождем. Мы ждем – придут темные вечера, Вчера улетали птицы. А Свете лишь бы напиться. О рифма, вечный тиран!

Ирину и на дачу не брали. Ночевала в квартире профессора, блюла профессорскую библиотеку, покуда мнительный Иван Николаич ездил по разбитой дороге с друзьями в бревенчатый дом. Борису хотелось остаться тоже - боже, как изменился! Но там, у Степановны, нежданно-негаданно выбросили другую приманку. Наверху, в дальней сухой каморке (отопленье было сделано в двух этажах, хвала Леониду и Павлу), вдруг обнаружились наваленные штабелями чуть-чуть горелые книги Бориса. Едва лишь увидел – ему от волнения стало дурно. Перебирал из последних сил – все или не все? Стоял четвертый в нашей призрачной повести мрачный ноябрь, и ни одно окно не светилось в дачном поселке. Ни в новых коттеджах, ни в старых дощатых домах. У нас оазис тепла, и Борис, вздев очки, читает вслух друзьям растрепанного Платонова. Тихо гудит котел под лестницей, тихо ступает ночь. Отец Александр, почему со мною такое творится? Мы привыкли к чуду рожденья и смерти, к чуду восхода солнца, к недолгому чуду любви. Книга – чудо сама по себе, отживающее и тленное. Вон, у Платонова отваливается переплет. Отчего они у меня исчезают и появляются? Батюшка только разводит руками. Не всё доступно уму. (Заговорил про чудо любви. Это что-то новое.) Ярослав продолжает отношенья с приведьмленными фотомоделями. Ну и как? Очень круто. Право же, они раньше такими клевыми не были, мои девочки. Батюшка делает вид, что не слышит.

Пашка, Игорев сын, давно уже ходит в школу, а Игорь катит баллон на Галю, Пашкину мать. Мол, она тоже ведьма. Ты жил с ней – хвоста не видел. Брось, не трепись. – Сам брось. Хохлушки все как одна… (Ирина тоже оттуда. Химическая завивка, немного склонна к полноте. Маленького росточка, на ведьму ничуть не похожа. Туда же, сидит изучает старинное в ведовство. По стенам шатаются тени Виктории, Ольги, Олеси. В окно стучатся перстнями тринадцать встревоженных дев. Боятся Ирины. Один Борис не боится. Подходит, целует сзади в жесткие завитки. Всякая женщина зло. Но дважды бывает хорошей: или на ложе любви, или на смертном одре.)

Фарух уехал на родину – ненадолго. Не был четыре года. Фаруху сорок пять, жене сорок три, сыновьям всем за двадцать. Какой был смысл для семьи в его отъезде? почитай, никакого. Он им практически не помогал. Так, слал подарки. И что ему в русском снеге? На удачу надеялся? не сбылось. Не могут без нас, приросли к России. А снег? кто его убирает, покуда Фарух там женит младшего сына? Фарухов «племянник», Серега, Света и остальные все понемножку. Лопат хватает. Сошлись покинутые народы, ищут работы, ищут защиты у нас, не умеющих жить. А снег и летит, всё лежит.