Продолжение следует
Шрифт:
Ярослав глянцевый журнал прикрыл. Издает две воинственные патриотические газеты: одну на русском, вторую на украинском языке. Газеты бранят друг дружку на чем свет стоит. Грозятся не на шутку. Сам Ярослав то кацап, а стукнется о землю – уже и хохол. Вновь ударится оземь – кацап. И никаких тебе синяков. Его фотомодели надели строгие костюмы, организуют антиправительственные митинги в Москве. Через час – овойявылко! перелетели на метлах в Киев и там баламутят. Обернули косы вкруг головы, розмовляют по-укра"iнськи. Где только выучились, заразы. Способные, блин. Ирина пока до них не касается. Заняты делом – и ладно. Чем бы дитя не тешилось. Ирина сконцентрировала вниманье на Викином логове. Всё-таки любит Бориса, охраняет его. Надо же, кто-то Бориса любит. Скоро ему шестьдесят четыре. Рыжая осень ложится под ноги, и на душе покой.
Эвелина родила дочь, назвали Софьей. Принесли с Олегом вдвоем дитя во храм на Соколе. Отец Александр поначалу нахмурился, но девочка улыбнулась беззубой улыбкой, и батюшка не совладал с нахлынувшим
И будто бы ТОТ, наверху, тоже умилосердился: Игорь стал захаживать в гости к нам с десятилетним Пашкой. Пашке немного скучно. Но в новый год поехали вместе с мамой его Галиной на дачу – он оживился, сам рубил елку в лесу. Степановна, жертвенный человек, только рада. Нас стало двадцать, подвал еле-еле вмещает. Откройся, широкий мир, распространи взаимную нашу любовь на всё человечество. Будет второе пришествие христианства – не на словах, на деле.
А что же языческий жертвенник в столовой двенадцати ведьм и одного недавнего ведьмака? Пока обезглавили петуха, но очень хотели бы обезглавить Бориса. Хватит ему пить кровь христианских младенцев. Дескать, крещеный жид что прощеный вор. Всё разговорчики. Не захотят в лагеря. Не настолько безумны. Но в голове у них опасный сумбур. Что им, язычникам, до хрпстианских младенцев? и вообще, разве у нас какой младенец пропал? Вон они, Соня с Алешей, румяные от мороза. Затихни, ведьминский клан. Не мути нам воду. Ирина взлетела на крышу, обводит их окна длинной метлой. Утихли. В жертву приносят сонного судака. Так-то лучше. Ешьте его – петуха вы съели. А Галя-то с нами! ага! И борются с переменным успехом тьма со светом, любовь со злом.
Помните, как думал Олег, идучи первый раз в подвал: квартиры нет и не будет, при нонешних-то ценах. Людям свойственно ошибаться. Возьми да и помри бабушка Эвелины. Хотя, по чести сказать, этого следовало ожидать: возраст. Кто отпевал? отец Александр. Пусть ей земля будет пухом. Нарекая Эвелину Евлампией, батюшка, сам того не ведая, угодил покойной. Кто-то в ее купеческом роду такое имя носил. Бабушка про то никогда не упоминала. Но квартиру отписала на Эвелину и ключ оставила ей. В шкатулке с жар-птицей на крышке (как ни жалко, пришлось взломать) нашлись драгоценности, утаенные от советской власти не этой ли самой Евлампией? Что же, по-вашему, сделал Олег? Оставил подневольное место в мебельном магазине и завел свой собственный книжный – под влияньем Бориса. Он что, рехнулся, Олег? никак нет. Книжное дело прибыльное. Для Сонечки взяли няньку узбечку, красавица Эвелина встала сама за прилавок. Ее гигантский фотопортрет в витрине. Борис - консультант в торговле Олега, его мнением руководствуются. Но места у Иван Николаича он не оставил. Ведь ворожит ему Ирина, не кто иной. Новые лужи весна разлила, и в них мелькает удача Бориса. Вон, рябит и сверкает – другому кому не поймать.
Двенадцать подруг Ярослава – его гарем. Не мусульманин, а еще хуже – язычник. Где твой крест, о котором ты говорил на первой исповеди отцу Александру? Дал ювелиру перековать на кольцо. Тот отказался было, но Ярослав набавлял цену, и ювелир согласился. Кольцо вышло жиденькое. Его Ярослав надевает по очереди юным своим колдуньям в знак милости. Ты, Эвелина-беглянка, проклята вместе с Олегом. Эверединья! вам редкими книгами из запаса Бориса не торговать. Стоят апрельской ночью на крыше элитного дома, поворотив тринадцать прекрасных лиц – одно мужское, двенадцать женских – в сторону магазина. Насылают огонь на книги – напрасно. Они уже раз горели и более не горят.
Лида, ты слышишь? час от часу, Лида, не легче. Борис открыл магазин (сочиняет). Торгует своими книгами, что вывез тогда от меня. Дыры в замке, запах серы – всё маскировка. Как я узнала? видела собственными глазами. Новый книжный по линии нашего же троллейбуса. Я забежала купить детектив – встречаю его самого. Вышел из заднего помещенья, раскланялся. И все его книжки тут же, на полках, уж мне ли их не узнать. Немного обожжены для виду. Ну как? хорош гусь? Я нынче не за рулем. Чуть-чуть с подругами выпила. Сажусь в троллейбус – он с дыркой. Не в первый раз. Борис, чернокнижник, прожег для отвода глаз троллейбусы по всей линии, от меня и до Сокола. Что будем делать, Лида? Нет, это не к тебе. Что будем делать, Олеся? надо с этим кончать. (И ничего не придумали, кроме как подпустить мысленно красного петуха в магазин. Тем же концом по тому же месту. Какие неловкие ведьмы! Или не знаете – Борисовы книги стали несгораемыми. Оттого и вся операция провалилась. Злятся. Близок локоть, да не укусишь. А детектив, который Вика купила в Олеговом, не Борисовом, магазине, у ней самовозгорелся. Сжег занавески – Ольга едва потушила. Если б не Ольга… вот поделом тебе – не колдуй.)
Ведь Иван Николаич
Какая беда страшней всего? правильно, угадали. Степановну в пятьдесят пять лет тут же ушли на пенсию. Вы думали, на ее место не найдется охотников? есть на чем руки погреть. Бессеребреница Степановна у ЖЭКовского начальства давно как кость в горле. Что теперь будет с подвальными нашими гномами? Погодите, дайте хоть пасху отпраздновать. Едем по самой желанной дороге, прочь от неверного города. Спать не ложились, выехали в темноте. Светает, пар подымается от лугов. А вот и заря – не зря мы надеялись. Погожими облаками вознесся рассветный туман. Обман Москвы позади. (Ругалась баба с Москвой целый год, а Москва и не слыхивала.) Жить-то как будем? небось, на потеху людям. Уж дочери Иван Николаича обе прорезались, Регана и Гонерилья. Чуют – старик ослаб. Сидят, как две черные птицы. Ладно, Степановна и на пенсии Степановна. Выход найдем. Сели за праздничный стол –Христос воскрес!
– без отца Александра, но Степановна с ним уже обо всем договорилась. Борис с Ириною будут жить у него – при условии, что обвенчаются. На «белую» магию батюшка не поглядит. Семена Зина возьмет. Одна подвальная комнатушка, помене, останется у Фаруха с Серегой. Две койки, спецовки, метлы, лопаты. Свету к невестке? нет, жалко: сноха сгонит со свету пьянчужку свекровь. Сказано: Света будет жить у Степановны. Там же и место встречи, его же нельзя изменить. Всё, решено и подписано. И никаких тусовок в подвале. И никаких гвоздей.
Ну, обвенчались. Ирина под венцом скрипела зубами – отец Александр в тот день на диво был терпелив. Все хохлушки хвостаты, и все венчаются в церкви. Одно сплошное поганство, но раз уж так повелось… Игорь на свадьбе был дружкой, Галя юлила с ним рядом. Тоже та еще бабочка, а венчалась, поди. Какая жена из ведьмы? а вот мы ужо поглядим. Может, оно и неплохо, по нонешним временам.
Всё течет, всё меняется. Совсем недавно, на гребне дружбы, стоили дом – еще пахнет смолой. Сейчас Леонид и Павел, господни плотнички, делают деньги для двенадцати ведьм и их нечистого настоятеля. Алеше три года, он капельку старше дома. Соне полгода, Света ее тетешкает, вытеснив няньку-узбечку. Пашке десять, стреляет по воробьям из рогатки – такой озорник! ( Не говори «озорник», - сказала мне бабка на Вологодчине, - Озорник когда десять душ загубил. Скажи: эко говно какое.) А воробьи не души? этак можно по ошибке ангела подстрелить. Летят над нами июньские первые дни на незакатное солнце, к северным птичьим базарам. Степановна развела такое хозяйство! Щиплется гусь (ой, зарежут), завязываются кабачки. Галя, задрав юбчонку, прореживает морковь. Отец Александр составляет настойки на травах. Серега с Фарухом рубят баньку под носом у Карпа, на самой меже. Карп молчит, не ворчит. Может, сам мечтает попариться. Стал почти наш, только слаб. Иван Николаич слег. Над ним зловеще бдят Регана и Гонерилья. Не подпускают отца Александра, а надо бы. Вместо него Виктория с Ольгой колдуют в соседней комнате, лишая последней воли, последнего разума, из-за паршивой квартиры. Игорь занят по горло: кого-то там постреляли. Фарухов «племянник» усердно метет дворы. Новый техник-смотритель, прожженный мужик, сам укатил на дачу. У него, небось, дача получше нашей, и вообще ему по барабану, кто за кого метет. Не те що мете, а те що вiє. Борис с Ириной в Олеговом магазине. Олег с Эвелиной едут сюда, уже позвонили. Держи, община, хвост пистолетом – Олег везет выручку. В самом деле, не матом же баню крыть.
Ирина в торговом зале продает Татьяну Устинову какой-то дамочке. Борис на складе, тут же за стеной, разбирает поступивший товар. Окон в подсобке нет, лампочка светит тускло. Но – сияет, незнамо откуда. Должно быть, от книг. Я люблю их! люблю! Уж не буду, уж не буду я посуду обижать, буду, буду я посуду и любить, и уважать. Гладит глянцевые переплеты, похожие на конфетные коробки. Вспоминает сладость и горечь, первый шок, когда прочел. Продавать – само собой, да не оскудеет казна Степановны. Борис не горазд какой любитель бани, но раз Семья хочет… Только бы повидать Иван Николаича. По щучьему веленью, по моему хотенью звонит мобильник. Неинтересная затасканная мелодия. Борис бы поставил получше – лень матушка прежде нас родилась. Звонит Эвелина. Борис, мы уже доехали. Сегодня в квартире профессора с шести до восьми никого не будет, кроме него самого. Ключ от нового замка под ковриком. Ничего не спрашивай. Иди прямо сейчас. Конец связи. Ну, Евлампия. Ведовство осталось при ней. Каленым железом не выжжешь.