Продолжение следует
Шрифт:
Да, Максим распоряженья отца нашел. Он очень благородно составил брачный контракт: совместное владенье недвижимостью. При разводе инициатор его ничего не получит, противная сторона получает всё. Это он меня застраховал от всяких таких страхов. У него уже считай двухкомнатная хрущевка и еще какой-то Георгинов плохонький домик в Купавне. После матери он унаследует звенигородское поместье плюс классную четырехкомнатную квартиру в сталинском доме на проспекте Мира – тоже была Георгинова. Фамилия у Максима по матери, отчество – Юрьевич. Я удивилась, читая брачный контракт. Но он сказал: один черт… один святой. Юрий, Георгий, Егор. Игорь, кажется, тоже, хотя не уверена.
Я: Гуслиана! где девалось твое хваленое чувство подлинности? где девалось твое хваленое чутье? Гуслиа-а-ана! очнись.
28.
Меня будто кто под бок толкает: не ходи за него, не ходи. Держись за кусты, пусть крутит байдарку, лишь бы не снесло. Там подводный камень, пропорешься. А струя тянет, тащит – того гляди кильнёшься. И так и эдак пропадать. Нет, вы не подумайте – я счастлива. Лишь бы пришел, лишь бы обнял. Подпишу не то что брачный контракт – всё что угодно подпишу: троцкистка, враг народа. Не едет, десять дней не был. А Евгения на проспекте Мира не живет. На Бабушкинской. Я такие вещи по телефонной книге определяю довольно точно. Небось Георгинову квартиру сдает, а живет у нового мужа. Электричка прошла. С крысами проделывали такой эксперимент: она нажимает на педаль, и в ее крысином мозгу возбуждается центр удовольствия. Они от этой педали вообще не отходили. Подыхали возле нее. Так бы и я, если б Максим меня не осаживал. Приехал! лечу навстречу, прошибая лбом невидимую стену.
Я: Гуслиана! ты что – кролик? он что – удав? куда ты лезешь?
29. Говорит Георгий, живой, но не здоровый
Я уехал без приглашенья к Андрею в Канаду – на птичьих туристических правах. Примет-не примет. После смерти Тани в Москве у меня не осталось обязанностей. Не привязанностей – привязанности остались. Отпустил (не хочется говорить выгнал) семью, что годами жила бесплатно в квартире на проспекте Мира – смотрели за Таней – и такую же семью с теми же обязанностями убрал с дачи под Звенигородом. Пусть теперь Андрей распорядится. По причине Таниной недееспособности вся эта недвижимость плюс мамина хрущевка и мамин разрушающийся домик на станции Купавна – висела на мне.
Я: Георгий, об этой развалюхе ты прежде не упоминал.
Не перебивайте, пожалуйста. Не упоминал, потому что не ездил. Там сохранилась нетронутой старая русская печь с плитой и духовкой. Там колодец на соседней улице. Там лес рядом – дрова разве что сами из лесу не ходят. Там топор и четыре пилы. Там санки и зэковская тачка. Там на чердаке самодельные бидоны с керосином и лампа с черным от копоти стеклом. И дотуда всего тридцать километров. Мне часто снилось, что началась война или революция – скорей второе. Прочно погас свет, отключили отопленье, и газа нет. (Не оставляй открытым вентиль, Гуслиана. Слышишь – шипит выходящий воздух. Вот такое положенье должно быть, горизонтальное. Думай головой.) Сажаю ее, Надю, на багажник велосипеда. Никаких вещей, там всё есть. Лишь бы не остановили. Тяжело кручу педали посреди редкого потока машин, в которых еще остался бензин.
Так вот, в газовой камере смога Таня угасала на глазах. Еле-еле исхитрился поймать момент просветленья, уломал нотариуса, и то лишь потому, что действовал не в свою пользу. Успел оформить бумаги на нее как на собственницу – большой квартиры и большой дачи. Надеюсь, Андрей согласится взять из рук матери то, что не взял бы из моих. Когда он уезжал, мы расстались врагами. Дальше: я дал своему единственному абсолютно честному другу Петру Семьянинову генеральную доверенность с правом дарения на то, что у меня осталось. Сделал письменное распоряженье: подарить Гуслиане Рудольфовне Карнауховой. Та где-то шлялась по своему обыкновенью, пока умирала Таня, о которой она слыхом не слыхала. Я положил на стол записку: «Надюша, велю тебе жить спокойно и радоваться. Дарственную на всё мое недвижимое имущество тебе скоро передадут. А движимое ты и так возьмешь.» Бросил рядом ключи от хрущевки, какие нашел – Надька, похоже, носит с собой две связки. Там на одной связке и от звениородской дачи ключи, если не посеяла. Растяпа, бестолочь. Вышел, захлопнул за собой дверь с английским замком. Совсем ушел. Со всем ушел.
Звать Андрея на похороны не посмел.
30. Это свадьба, свадьба, свадьба
Мы расписались в ноябре месяце, накануне моего дня рожденья. Я родилась в самый беспросветный месяц и оттого так сурова. Свадебный ноябрь стоит сухой и светлый, как июньская белая ночь на севере. Красивая свекровь, на время сошедшая с портрета, сразу после бракосочетанья поехала к себе на проспект Мира.
Я: На Бабушкинскую.
НАДЯ (будто бы зомбированная, тоном подтвержденья, а не возраженья): Да, на проспект Мира. Мы с Максимом и двумя его товарищами немного посидели за столиком в ресторане. Потом друзья откланялись. Максим усадил меня в шевроле. Он отлично водит. Машина принадлежит Евгении, а не отчиму.
Я (в сторону): Ну конечно. Теперь-то я разнюхала, как дело обстоит. Георгин подарил ей тачку в один из рецидивов любви. А отчима вообще не существует в природе. Хотя не удивлюсь, если еще что-нибудь всплывет. (К Наде.) Почему ты не спрашиваешь, где похоронен Георгин? ты, блин, была на его могиле?
НАДЯ (не вслушивается, грезит наяву): Таинственно свалившееся на меня. Чувствую себя золушкой. Боюсь показать, как сильно влюблена в мужа. Боюсь спугнуть.
Я: Правильно боишься. (Про себя.) Георгин тоже иной раз привирает. Насчет Евгении, которая не хочет портить фигуру. Один сын у нее есть, факт. Такой же опасный, как сама мамочка. (К Наде.) Гуслиана, ты хоть знаешь, чем занимается твой муж? какие у него источники существования?
НАДЯ (услыхала наконец): Да, он весь в делах. После свадьбы сразу уехал. А я потеряла работу. Издательство прогорело. Нам сначала всем велели взять за свой счет, а потом… Буду устраиваться. И как назло телефон городской не работает. А на сотовом деньги кончились. И Евгения то и дело исчезает с портрета. Нынче с утра вижу в раме пустой грунтованный холст.
Я (каркаю): Не ндравится мне это… не ндравится.
31. Первый самостоятельный выход на люди
В редакции на Гуслиану окрысились. Завтра освобождаем офис. Выбросили бы твою трудовую книжку к чертям собачьим. Что у тебя с мобильником? дай сюда. Конечно – заблокирован. Сейчас разблокируем. Случайно нажала? ты что, под кайфом? вроде бы нет. Тебе не пятнадцать лет. Подумаешь – вышла замуж. Все выходят замуж. И тут прорвался Стас. Надя! жива! я тебе на счет деньги кинул. Ты где? Говори точный адрес, приеду немедля. И не так как в прошлый раз, поняла? стой не шевелись.
Пока Наде со скрипом выдали малую часть причитающихся ей денег – скажи мерси и больше не проси – Стас уже примчался. Ворвался бурей в офис, заваленный нереализованными книгами. Выволок Надю на улицу под порхающий снежок, втолкнул в машину вместе с ее собственным ноутбуком, три месяца провалявшимся в редакции. Припарковались где потише. Ну, рассказывай. С начала и до конца. И стал из нее выуживать. И всё больше мрачнел. Скажи мне Георгинов телефон. – Не тревожь его… а ну как ответит – и сразу помрешь. Тот свет не свой брат. Может, сам еще раз прорвется. На машину звучно посыпалась снежная крупа. Казалось – не только сверху, со всех сторон. Ветер крутит… бес шутит. Стас отобрал у Нади ее мобильник, переписал себе номер Георгия. На тот свет так на тот свет. Потустороннее – потусторонним. Пусть приструнит даму с портрета.