Проект Деметра
Шрифт:
Майльфольм склонял голову все ниже.
– Нет, – признался.
– И не сможешь, и дети, если даже кощунство такое представить что сведет тебя тьма с пути и подтолкнет к проступку тяжкому, то радости не жди. Не одного себя – род свой и изначальных ты погубишь, ответ нести и будешь за всех разом. Убить одно – лишить же права весь род – другое.
– У Нейлин есть сестра.-
– А у тебя есть брат, отец. Сегодня. А будут завтра – ведаешь? И я нет. Только изначальным то знать дано. Значит, не нам судить что делают. Они то лучше знают. Не смей сквернить своих
Поздно. Он уже свершил то худшее, от чего предостерегал жрец.
– Представь, что досталось тебе сокровище – отдашь его болоту, лягушкам на развлеченье? Нет. Так береги честь и свою и светлой. В ней будущее и твоих детей, жизнь и отца и брата, друзей, знакомых. Всех, сынок. Сколь чести у тех, кто обманывает невинную душу, влюбленную во весь мир, доверчивую и чистую? Право Нейлин – любовь, она любит всех кроме себя, ей вы все дороже жизни. Ты мал еще, чтоб понимать, что это, как тяжко, когда нет. Не убивай любовь, она с душой едина. Лиши ее любви, и нет души.
Теперь хоть понимаешь, что тебе досталось, кого ты охраняешь, страж?
Майльфольм молчал – ему было не по себе – тяжело и горько, но полный смысл предостережений старика он постиг после. Когда запылал дейтрин и баги вырезали всех…
Он выжил, но лучше бы подох. Ту ночь он не забудет даже в доме пращуров, как и свою вину. Ведь позже мир менялся на его глазах и Майльфольм видел, во что он превратился без любви, без защиты и опоры. Без веры. Ее давали изначальные, не стало их – не стало жизни.
Слова жреца сбылись, мир покатился в бездну. И он чувствовал свою вину, был уверен, что лично поспособствовал подобному повороту событий.
Новая вера и новые боги несли веру лишь в себя, а ты ничто против болезней и стихий, против неправды в сердце людей, зла и подлости. Да разве можно уровнять светлого и простого? Что может первый и что второй? "Люди равны и Бог един" – какая чушь!
И лишь осколки прошлых родов все еще держались мира предков.
Он помнил взгляд Нейлин при помолвке. Он помнил ее преданность, ее безграничную любовь и готовность уйти с ним, закрыть собой, и даже после, в ночь, когда напали багги, девушка не смогла убежать, потому что не могла его оставить, не могла и все. И прикрыла собой, и умирала, улыбаясь ему в лицо и все держала ладонь на его щеке, излечивая от ран и не давая умереть, хотя сама умирала…
И тогда, у водопада, он видел Нейлин, а не Эйорику, чувствовал ее любовь и умирал от тоски, невыносимой вины за содеянное.
Да, с той ночи в дейтрине утекло много воды, и он ходит осторожно, стараясь не смять ни один цветок ногой. Но это не вернет уже сорванный и высохший, рассыпавшийся в прах в его грубых руках.
Только оставшись в одиночестве, он понял, что сотворил, только когда баги вырезали почти всех светлых, Майльфольм понял насколько был значителен каждый, как важно было сохранить каждого. А он не смог. Он сломал. Он растоптал. Сам. Растоптал то, что ему родом было доверено хранить и оберегать.
– Я
Майльфольм склонил голову и вытащил меч из-за плеча. Ему оставалось одно – поступить по законам чести – лишить себя жизни. Но его руку сжало в тиски, и мужчина вскинул взгляд – Эрлан смотрел на него нехорошо, презрительно и твердо.
Лири забрал меч и бросил:
– Не те времена, брат. Не о прошлом думать надо, о будущем позаботиться,? и убрав меч в ножны, покосился со значением на пару. Майльфольм все понял.
"Нужно идти, счастье мое", – заглянул в глаза девушке Эрлан, а они сонные, и по сердцу как лепестки рассыпали – хорошо до истомы. Только смотреть, только знать что жива, что рядом, что хорошо ей и спокойно. Придет момент и она станет его.
Эрике действительно было так спокойно, что ни одна мысль не тревожила. Так бы и стояла, прижавшись к Эрлану год, десять, век. Какой идти, куда?
Мужчина просто подхватил ее на руки.
Его дар творил и не такое.
Глава 14
Шах жевал зубочистку и поглядывал на Радия. Тот смотрел в одну точку и шевелил губами. Сеанс спиритизма затягивался и мужчина не выдержал, взглядом развернул его к себе.
Радиш с оторопью уставился на него и сплюнул с досады:
– Никогда больше так не делай! Аркарн, между прочим, тобой недоволен!
Шах огляделся – двое стражей за спиной и стройный ряд сосен по склону вниз – все. Никого более не надуло.
– Что еще за аркан?
– Аркарн! – поднялся Шутов и двинулся к озерку умыться, чтоб от дурноты избавиться, которую молитвами друга получил. – Отец твой!
– Ага, – хмыкнул тот, и развалился на пригорке, с долей сочувствия и иронии поглядывая на товарища: совсем местный фольклор парню мозг задурил. – Папашку моего звали Виктором, и недоволен он был, когда на опохмел тугриков не хватало.
– Каким ты был ненормальным, таким остался, – ворчал Радиш.
– Мы с тобой виделись? Может не раз из одного котелка хлебали? Что-то с памятью моей стало…
– Сдуло! Самхарту скажи спасибо.
– Кому?
– Отцу Самхата!
– Ты не утомился, часом?
Радий вернулся и бесцеремонно отпнув ногу мужчины с пенька, уселся.
– Не-а. Это ты как дурак в беспамятстве все ходишь, дитя продвинутых технологий.
Шах бровь выгнул – не заносит?
– С цепи сорвался или крыша потекла вконец?
– А ты вспомни, как за какой-то летающей фигней бежал и разрушил построенное Самером и Эйорикой. Или как у нее цветы забрал, потом от брата по загривку получил. Или как меня доставал.
Шах сел:
– Температура?
– Да ну тебя, – отмахнулся и огляделся. – К Самеру надо быстрее. Его спасать, а потом на подмогу. Самхата уже нет. Помедлим, не будет Самера, а еще помедлим… короче, все усилия наших отцов прахом лягут, как тот замок, что ты своей ногой разрушил. Так что, подъем и кросс до упора.