Проект «Гамаюн»
Шрифт:
Абдульхафиз давно составил в себе своеобразную шкалу: самые сильные готовы за свою веру убивать других и умирать сами. Мусульманские фанатики обвязанные поясами шахидов входили в переполненные людьми магазины. Советские фанатики со связками гранат кидались под немецкие танки. Японские фанатики направляли свои самолеты в американские авианосцы… И везде, где врагу противостояли фанатики, тот рано или поздно начинал терять уверенность в победе. Гораздо меньше по шкале силы стоили те, кто готов был ради своей веры убивать, но не был готов умирать. В самом же низу были те, кто ради своей веры не был готов ни убить, ни умереть сам. Таких в последнее время расплодилось очень много, особенно в западных разжиревших странах. Свое жалкое состояние они привыкли оправдывать словами, «цивилизованность» и «гуманизм». И предпочитали не замечать, что сами их
Была еще интересная категория людей, которую Абдульхафиз так и не понимал до конца. Те кто не был готов убить за свою веру, но был готов умереть… Священники и муллы… Скорее всего это тоже была сила, но из-за какой-то ошибки перевернувшая вверх ногами.
Установив шкалу силы, Абдульхафиз нашел в ней место и для себя. Он легко был готов убивать за свою веру, и посылать на смерть других. Вот умереть самому, — да, пожалуй, не был. Ведь его вера как раз и состояла в том, что жить нужно хорошо, богато, и всласть, компенсируя нищету и голод, которых он досыта нахлебался в детстве. Со смертью все эти условия становились невыполнимыми. Положа руку на сердце, Абдульхафиз скорее всего не верил ни в Аллаха ни Джанну, ни в джаханнам, хотя и происходил из очень религиозной семьи. В аду он жил в детстве. В чем-то гораздо более близком к раю, он жил сейчас. Сегодняшнее положение его полностью устраивало. Кстати именно по этой причине он никогда не пытался обмануть своих хозяев… Организация Абульхафиза «зеленый фронт мучеников Ислама» была достаточно известной среди радикальных мусульманских течений. На ее счету было несколько весьма громких терактов, а так же поддержка людьми деньгами и оружием «джихада меча» против неверных, в различных регионах. Для кого-то вопрос веры, для кого-то — Абдульхафиз отсалютовал самому себе, чуть приподняв бокал, — просто бизнес.
В дверь снова заглянул Хуссам.
— Господин. Пилот говорит, сейчас будем садиться. Лучше пристегнуться.
Абдульхафиз кивнул. Когда Хуссам исчез и самолет начал снижаться, он забормотал — Бисмилляхи Рахмани Рахим…
Любой шпион, да и не только шпион, вообще всякий, кому очень долго приходится носить маску, знает, что с годами она пускает корни, и человеку уже невозможно точно провести грань между собой и придуманной личиной. Абдульхафиз считал, что не верит, но перед посадкой он уже почти рефлекторно забормотал молитву, которую произносит перед началом любого важного дела каждый мусульманин, прося у Аллаха послать удачу его делам. То что Абдульхафиз сейчас просил удачи в деле, которое при благоприятном для него окончании должно было погубить несколько десятков человек, а позднее возможно и многие миллионы, его не смущало. В его кругах такие просьбы к Аллаху считали вполне нормальными.
Голова не болела. Голова разваливалась на куски. Не то что от движения, даже от попытки мыслить. Хотелось снова забиться, убежать обратно в вязкую темноту где небытие обещало полную свободу от всего. В том числе и от боли.
…На то чекисту и наган… — Всплыл откуда-то в голове, звонкий мальчишеский голосок. Голосок раздражал самим фактом своего появления, и он попытался спрятаться от него, чтобы снова наступило великое ничто. Бесцветное безмолвие.
На то чекисту и наган Дан трудовым народом. Чтоб защищал он свой народ Во всякую погоду!..Голосок снова заныл надоедливый, как писк комара в ночной комнате. Он опять сделал попытку спрятаться, представить, что голоса не существует, равно как не существует и остальной мир. Вакуум. Безвременье до семи дней, когда кто-то начал творить…
Враги крадутся там и тут Подлы и вредоносны. Но бережет чекист наш труд! Колхозный и совхозный!..Сгинь, пропади! До него дошло,
Голосок не унимался.
Чекист от партии родной, Имеет чудо-книжку. Взмахнет багровой книжкой он — Злодей кладет в штанишки!Ну точно, голос лауреата многочисленных детских премий конкурсов и фестивалей, — Бори Пупенчикова. Или как там его звали… Куда же от него спрятаться? А тот уже заполнил собой все, и становился все громче, набирая победную силу.
Пылает сердце как костер! А голова — как льдина. Руками чист, как Мойдодыр. — Отрадная картина! Чекист, — еще и коммунист! Иначе не бывает. Слова-близняшки, как Ильич, И Партия родная!Он понял, что больше не может этого выносить. Голосок раздражал, а от раздражения рождались воспоминания о советском официозе, мохнатых бровях дорогого Леонида Ильича… Или наоборот, мохнатые брови были у Бори Пупенчикова, а фальцет у Брежнева? Да нет, все точно. Бровастый генсек сидел в первом ряду, а тонкоголосый пионер Боря воспевал, стоя на сцене… Эта картинка внезапно оделась в рамку старого телевизора, с лупоглазым ламповым кинескопом… И все эти воспоминания рушили Великое Ничто, мир начинал расти мыслями и образами, а голова болела и он… Стоп… А кто — он?
Артем застонал и медленно разлепил веки. Мир был шершавым и плоским как картон. Над ним по потолку оставляя за собой долгий хвост послесвечения хаотично плавали три круглых белых плафона. Он несколько раз моргнул, и неудержимая сила притяжения стянула все плафоны в одну точку. Плафоны произвели антипочкование и превратились в один.
Он медленно повернул голову вправо, и увидел обшарпанный некрашеный бетон. Тогда он попробовал подняться, что бы оглянется и тут в голову снова дало. На этот раз боль была не вообще, а с левой стороны головы. Точнее слева и сзади. Он протянул руку к затылку, и нащупал источник боли, который при прикосновении тут же выстрелил сигналом по нервам. На затылке вздувалась немалых размеров «гуля». И что-то было прилипшее к волосам. Артем поднес пальцы к глазам и увидел на них уже запекшуюся кровь.
Он вспомнил как бежал по коридору, и… Значит не убежал. Только не паниковать…
Начал аккуратно подниматься, чтобы не расплескать кипяток боли. Вот так, хорошо… Прижался к стене, правой стороной затылка. Тошнило.
Это была совсем небольшая комнатка. Или скорее камера. Без окон, что впрочем было естественно, если он находился там же, где и попался. Он сидел на железной двухъярусной койке, принайтованной петлями к стене. Слева от него, в углу был туалет, представлявший собой вмонтированную в бетон чугунную воронку с дырой величиной в кулак. Справа в стене была железная дверь основательного вида, с окошком выше уровня груди, которое сейчас наглухо было задвинуто с противоположной стороной, задвижкой.
Артем шевельнул рукой и запястье отдало болью, не такой как голова, но все равно ощутимой. Он посмотрел на руки. На запястьях виднелись посиневшие следы от связки. Видимо когда его сюда притащили, развязали. Иначе у него бы ужа руки отвалились. Кто бы ни развязал — спасибо на этом…
Он дал себе десять секунд передышки. Закрыть глаза и посидеть привалившись к стене. Потом попробовал подняться и подойти к двери. Шаг успел сделать только один. Повело. Мотнуло так, что он рухнул на колени рядом с койкой, и упал бы совсем, если бы не успел ухватиться за нее руками. Вновь начала засасывать тьма, мир снова отодвинулся, и Артем почувствовал что теряет себя. Но тут из ничего опять возник голос. Другой. Совсем немелодичный, он задекларировал, скороговоркой. Артем почему-то подумал что будь у голоса тело, он бы сейчас приплясывал, топыря в разные стороны пальцы.