Проект «Справедливость»

Аксенов Даниил Павлович

Когда прошло больше суток, заметил интересную деталь. Моя кожа тоже высохла, начала шелушиться и сморщилась. Она выглядела, почти как у старичка. Я подумал, что неутоляемая жажда — это не что иное, как ускоренная старость. Я быстренько состарюсь и умру — обычное дело.

Нельзя сказать, что меня взбодрила эта мысль, но я всерьез подумал о том, чтобы закричать, позвать губернатора и попытаться с ним договориться. Хотя о чем нам разговаривать? Что я могу ему предложить? Я ведь до сих пор не знаю даже, кто он такой. Кричать я передумал и даже не стал проверять, смогу ли что-то выкрикнуть.

После полутора суток мне надоело считать часы. Я висел, уставившись

в одну точку на столе, и лишь изредка переводил глаза на что-то другое, чаще на миску или платок. Мои мысли текли неторопливо, словно поезд, который долго несся как сумасшедший, а теперь постепенно замедляется, готовясь полностью остановиться. Конечно, мне хотелось пить. Все это время я испытывал невероятную, глубокую жажду, но отчего-то быстро смирился с тем, что воды не получу. Откуда ей взяться? Я не верил в свой резервуар, хотя и пытался подражать йогам, занимаясь самовнушением. Меня мог освободить губернатор, но он не придет. Я копил свою жажду, как мальчишка копит блестящие монетки. Вскоре моя «копилка» оказалась забитой под завязку, но «монетки» жажды прибывали и прибывали. Просто лились рекой.

Примерно на третьи сутки, не помню точно, я впервые потерял сознание. Это длилось недолго, но я пожалел о том, что пришел в себя. Забытье похоже на смерть, а смерть — на забытье. Переход между одним и другим незаметен. Меня бы вполне устроил такой конец. Ты как бы засыпаешь и больше не просыпаешься. Кто сообщит тебе, что ты умер, а не спишь? Можно ли быть мертвым, думая при этом, что спишь? Любопытный вопрос.

День на четвертый мне стало значительно хуже. Появились галлюцинации — какие-то разноцветные пятна, они скакали по комнате и напоминали то ли собак, то ли кошек. Я уже не роптал на судьбу и даже почти не шевелился, лишь иногда поднимая голову, лежащую на столе. Впереди стояла миска, и до нее можно было дотянуться, если слегка податься вперед. Но к чему так делать? Миска пуста и суха. Я ее разглядывал так долго, что изучил каждую трещину и царапину. Теперь мог бы нарисовать эту посудину по памяти.

Умирал я медленно. И хотя мне не удалось поторопить свою неспешную смерть, наконец настало время, когда почувствовал: все, осталось чуть-чуть. Эта мысль даже слегка обрадовала, а затем я ощутил странную легкость. Мысли будто засияли и заскакали с прежней силой. Так, наверное, вспыхивает огонь перед тем, как погаснуть.

Внезапно я понял, что эта легкость закономерна. Когда человек умирает, он уже не привязан к досадным ограничениям: он не скован капризным телом-обузой, над ним нет власти туповатых земных начальников, ему даже неинтересно, что о нем говорят. И неважно, продолжает ли он как-то существовать после смерти или нет. Смерть все равно — венец жизни, самый ее расцвет, высшая цель. Я наконец взобрался на эту гору и теперь стоял почти на самой вершине.

Оставалось сделать только шаг. Мне даже почудилось, что поднимаю ногу, но отчего-то в мыслях нога ощущалась очень тяжелой. Будто в нее что-то вцепилось и не пускало. Мои чувства так перепутались, что казалось, словно в ногу вцепились не коряга или камень, а звук. Равномерный звук, напоминающий ход старинного хронометра. Мой угасающий разум полюбопытствовал в последний раз. Часы? Но часы шли гораздо тише.

С трудом разлепил глаза. Вероятно, они тоже изрядно подсохли, потому что видели плохо, расплывчато. Я с трудом сфокусировал их на столе, а потом и на миске. Мне хватило сил удивиться еще раз. Столь знакомая миска слегка изменилась. Нет, края остались прежними, а вот дно выглядело блестящим и синеватым.

Я даже сначала не понял, что это, но потом, когда на дне появился расходящийся круг, догадался. В миску равномерными каплями падала вода. Вершина моей жизненной горы вдруг ожила и устремилась ввысь. Я, счастливый альпинист, оказался снова у подножия. До вершины мне еще идти и идти.

Глава 9

Мягкие блики серебристого балдахина резанули по глазам. Я снова лежал в спальне, на кровати, убранной светло-лиловым постельным бельем. Мое самочувствие оставляло желать лучшего, но только моральное. Физически я чувствовал себя хорошо.

Рядом с кроватью у стены стояла высокая корзина. Мне сначала показалось, что в ней зонтики, но, присмотревшись, увидел — шпаги. Изогнутые эфесы были так красивы, что сами просились в руки. Я поднялся и, не ощущая никакой боли, ничего неприятного, подошел к корзине и вытащил одну из шпаг. В эту минуту я задумал убийство.

Мысли еще не успели толком оформиться в решение, когда в спальню вошел губернатор. Он был одет теперь в черный камзол с золотистыми пуговицами. Взгляд вошедшего был испытующим, а губы улыбались так широко, что даже бородка слегка растягивалась в ширину.

— Поздравляю, сударь! — В голосе губернатора была такая искренность, что на миг я поколебался. — Рад, что все получилось! Признаться, не ожидал, совсем не ожидал. Еще за пять минут до появления вашего дара я мог поклясться, что у вас ничего не выйдет. Был уверен, что вы умрете, как многие до вас. Я вообще не могу припомнить случая, чтобы дар появлялся перед самой смертью! Непосредственно перед! Мне даже пришлось потрудиться, чтобы привести вас в порядок. К счастью, я умею лечить. Не все, конечно, но в целом умею.

На лицо губернатора я не смотрел. Мой взгляд был устремлен на его грудь, точнее, на левую половину груди между золотыми пуговицами и валиком рукава.

— А сколько людей умерло, монсеньор? — поинтересовался я, надеясь, что голос, вернувшийся ко мне, звучит буднично.

— За двести лет-то? — Улыбка не сходила с лица губернатора. — Много, сударь, много. Мне, конечно, попадались маги, но очень редко. В основном — просто местные жители, а земляне — чуть чаще магов. Магами здесь стали лишь восемь человек. Я горжусь этим результатом, ведь до меня никому не удавалось…

— Защищайтесь, монсеньор! — Сам не знаю, почему произнес эту фразу и дал собеседнику целых две секунды на ее осмысление. Разумнее было бить без предупреждения.

Мой удар не достиг цели. Губернатор слегка развернулся, и шпага пронеслась мимо. Я попытался нанести еще один удар, но удивленно замер: мой противник смеялся.

— Сударь! — хохотал губернатор, показывая ровные белые зубы. — Вот это да! Вы еще лучше, чем я думал! «Защищайтесь, монсеньор»! Надо же! Не ожидал. Меня многие били в спину, но чтобы так… Вы ведь понимаете, что лучше бить в спину, Глеб? Подкараулить, дождаться момента и… Это проще и эффективней! Понимаете?

— Понимаю, — согласился я, примериваясь и делая второй выпад. — Простите, что разочаровал.

Губернатор отклонился, и я опять промазал. Он двигался слишком быстро, ненормально быстро.

— «Защищайтесь, монсеньор»! — Губернатор продолжал заразительно смеяться. — Если бы мне кто-нибудь рассказал об этом, я бы не поверил! Вы догадываетесь, что с моей смертью дороги наверх для вас не будет? Старый город сначала убьет вас, а потом поглотит. Вернет на швейную фабрику!

— Может быть, — снова согласился я, делая третий выпад и целясь в голову.