Проект «Убийца». Том 1
Шрифт:
– Калеб, я не лгу. Ты что, не видишь? – Леон выставил руки, Гаррисон недоверчиво прищурил глаза, ставшие щёлками. Несколько кровавых полос на руках и четыре на щеке оказались сомнительным доказательством для всего и всё отрицающего человека.
Неожиданно подскочив, схватив Леона за плечи, он усадил его на стул напротив, и скептически скрестив руки, с видом киношного детектива прочистил горло.
– А теперь поподробнее…
– Я возвращался домой, выбрал привычный путь, через склад, тот, что у озера.
Калеб гремел посудой. Щёлкнул поручень от эклектического чайника, закипела вода, разлившаяся по двум
Леон сжал источник тепла слишком сильно, приложи он ещё немного усилие – и она треснет, отомстив ожогами и новыми порезами.
– Он был там, сидя верхом на мужчине, потрошил как животное на мясо. Кровь серебрилась в свете луны, я слышал запах смерти.
– Господи боже, тебе бы книжки писать.
Бёрк успел вовремя опустить кружку на стол, не отправив осколками на пол, глаза его расширились, как если бы он вновь пережил эту ночь.
– Он бросился за мной. Наносил хаотичные удары ножом и когтями.
– Когтями? – Калеб задумчиво почесал подбородок и, громко поставив опустошённую кружку на стол, воскликнул: – А вот здесь можешь пуститься в свои изобразительные пляски. Опиши его!
Леон облокотился о стол, как уставший путник, спустя долгое время отыскавший ночлег. Он будто и не спал вовсе, его клонило в сон, тошнило и ломило.
– Одежда его как ожившие тени, стлавшиеся по ветру. Чёрные, бесформенные, сотканные из ночи. Седовласый парик, волосы доходили до самой поясницы. Безликая, но уродливая маска с отверстием вместо рта и глаза – гипнотизирующие спирали. Ростом немного выше меня, примерно пять футов и восемь дюймов, не выше, росту могла придать подошва на армейских сапогах. Оружием он использовал нож, похожий на кухонный, и собственную руку, а точнее когти как у дикого животного.
Карие глаза Калеба искрились озорством, но на губах отсутствовала тень улыбки в знак уважения горю друга. Но под конец красочных описаний последовал взрыв недоброго кинозлодейского смеха.
– Леон, тебе бы в киностудию идти работать декоратором, а не картины писать! Ей-богу! Вот это я понимаю фантазия!
– Ты издеваешься надо мной? – оскорбился Леон. – По-твоему, я сам себя ножом порезал?
– Нет! Конечно, нет! Но посуди сам! Вчера мы столько выпили и выкурили травки, и бог свидетель, что за траву намешал нам Спаркс со своей страстью к химии и дури. Неудивительно, что воображение сыграло с тобой злую шутку. Знал бы ты, что мне сегодня снилось! Остросюжетный триллер отдыхает в сторонке!
– Гаррисон! – сентенциозно воскликнул Леон, используя фамилию, как обращение, в самых крайних случаях праведного гнева.
– Давай, судить логически. Вчера ты впечатлился под приличной дозой, на тебя напал грабитель, это же Чикаго, бандитские разбои с ножом – как два пальца об асфальт. Но воображение тебе дало картинку «Потрошителя».
– Это не был вооружённый разбой! Я видел смерть!
– Если бы Потрошитель существовал и ты, действительно, его встретил, я сомневаюсь, что ты сидел бы сейчас здесь и ворчал бы на меня как какой-то старик. Я сегодня смотрел утренние и обеденные новости, никаких происшествий с Потрошителем, даже в Интернете всё тихо.
– Они могли не найти труп с утра.
– Мой друг, уже три часа дня.
– Что?!
– Именно, если бы у тебя на кухне имелись часы, ты был бы в курсе,
Леон стушевался, пристыженно потупив взор. Он готов был, как никогда, отстаивать правдивость своих слов, даже зная, что в конце его ждёт поражение. Ни разу он ещё не выигрывал словесный спор с Калебом.
– Я бы хотел сходить в полицию…
– Давай так, ты сегодня отдохнёшь, проспишься, а завтра, если ты будешь настаивать, мы сходим в полицию, чтобы ты успокоился. Понедельник оно как утро, мудрее воскресенья – дня сожаления и похмелья.
– Не ты ли говорил, что прокрастинация – самое низменное из качеств современного человека?
– Туше!
Прилив приносил к берегу озера Мичиган дохлых чаек, пустые банки и молочную шипящую пену. А быть может иногда и трупы, которые находили утренние бомжи и спортсмены. Но мудрый понедельник выдался слишком покойным днём, в новостях трещали только о погоде и звёздных сплетнях. Дождь, зарядивший на сутки, смыл весь сор – невидимый морок Чикаго.
И в этой сырости, которую выдавала за себя свежесть, хотелось чахоточно кашлять. Как и от едкого дыма, исходящего от сигарет Гаррисона.
Их укромное место, вдали от суеты, – заброшенная часть парка, где раньше располагалось нечто напоминающее футбольное поле или место для пикников. Сваленный в кучу металлолом послужил одним большим лежаком, на котором ломило кости, но открывался прекрасный вид на небо, поддёрнутое сигаретным дымом. А шум прибоя и крик чаек где-то вдали служил релаксотерапией.
Они лежали плечом к плечу в странной интимной тишине, удобной только для близких людей, прошедших огонь и воду.
И только в такие моменты Калеб мог позволить себе молчать, когда зелёные волосы от ветра падали на лицо, но рука была занята сигаретой, а другая грелась в расстёгнутой куртке.
Леон растирал озябшие руки, и когда они согревались, затягивался протянутой сигаретой, передавая её обратно Гаррисону.
На спинах толстовок, скорее всего, останутся пятна от ржавчины. Но им, как художникам, был позволителен и даже необходимым небрежный вид, граничащий с образом бомжа и иконы стиля.
– Ну, давай, скажи это, – нарушил тишину Гаррисон – вполне ожидаемо.
– О чём ты?
– Я прямо-таки чувствую исходящие от тебя эманации жертвы. Ты так и хочешь пожаловаться на свою несчастную судьбу и затащить меня за один день в полицию, к психологу и к оккультистам.
– Я не откажусь от своих слов. Я видел Потрошителя.
– Я тоже много чего видел в жизни. Но нет никаких новостей о новых трупах. Не смыло же его дождём? – Калеб повернул голову, противно хрустнув суставами, всматриваясь в непроницаемое лицо друга.
– Хочешь сказать, я просто пытаюсь привлечь к себе внимание?
– Это нормально. Весь мир испытывает коллективный экзистенциальный кризис. Лежишь ты сейчас такой несчастный, думаешь о смысле своего бытия. «Я не живу – я существую». Через тысячелетия наши потомки будут цитировать эту фразу, как мы сегодня «Cogito ergo sum [6] ».
6
Cogito ergo sum (лат.) – я мыслю, следовательно, я существую.