Проект «Убийца». Том 1
Шрифт:
Но другая рука принадлежала человеку – он сжимал кухонный нож, которым разделывал труп от пупа до горла. Дичью послужил взрослый мужчина в разодранной когтями и кухонным ножом одежде. Он лежал с запрокинутой головой и открытыми глазами, в которых застыл предсмертный ужас и дикая боль. Кровь стекала из перерезанного горла под голову. Открытая рана зияла тонкой полоской.
Они были будто слившиеся любовники, предавшиеся плотской утехе в свете бледной луны. Убийца, выгнувший спину в экстазе и неслышном стоне, и безмолвная опороченная жертва.
Когтистая лапа, окроплённая кровью жертвы, взметнулась вверх и пронзила вновь открытую человеческую плоть.
Оно
Цель достигнута, в руках чудовища покоился вырванный кусок печени. Когти переламывали его, рыхлили как глину или муку.
«Интересно, а что об истинной красоте думает Потрошитель?»
«Что есть истинная красота»?
Это явно не человеческая печень, аккуратно отложенная в сторону, не благородный оттенок красного, украсивший этот тёмный переулок, не уродливая безликая маска белого цвета, уже давно ставшая алой, и, конечно же, не кишки, которые Потрошитель с большим азартом вытаскивал из своей жертвы, надрезая кухонным ножом.
Почему он думал об этом в такой момент?
Почему? Почему пресловутая байка оказалась правдой?
Перед Леоном Бёрком предстал Чикагский Потрошитель.
Но убийца, пребывая в экзальтированном экстазе, не заметил нарушителя. Как ценитель прекрасного, возвёл когтистую руку к небу, рассматривая вырезанное сердце, как Гамлет голову бедного Йорика, и прохрипел с придыханием – вздох человека, оценившего красоту своей работы. Язык высунулся из отверстия маски, когда-то белой, как мел. И только гранатовые крапинки украшали её как мазки кисти.
Леон понимал: у него есть шанс покинуть этот наскучивший спектакль. Нужно лишь заставить парализованное страхом тело двигаться. Он бил себя кулаком по бедру, моля проклятые мышцы слушаться, а ноги двигаться. Всего один шаг, назад, вот так – тело постепенно начинало слушаться его. Ещё один шаг. Медленно, но верно, он пятился назад, не отрывая взгляда, полного животного ужаса, от серийного убийцы. Он не может стать следующим. Только не это. Его горло не будет источать его кровь. Его органы останутся в брюшине. Он будет жить. Беги, беги, беги!
Леон позволил себе вдохнуть полной грудью – ошибка, что вызвала рвотные позывы. Коленки затряслись, он медленно наклонялся назад и, чтобы спастись от падения, ухватился за брезент. Его ноги переплелись, как виноградная лоза. Стоящая у контейнера бутылка упала и покатилась назад вместо Леона. Это был самый громкий и звонкий шум из всех, какие слышал Леон. Даже сегодняшняя музыка из колонок не резала слух так, как треклятое стекло об асфальт.
Убийца замер, повернулся к источнику звука и резко вскочил, выронив из окровавленных когтей некогда бьющееся сердце, которое шмякнулось на землю, как кусок мяса, брошенный кошке.
Бёрк снова застыл, сжал пальцы на брезенте так сильно, что почувствовал боль в фалангах. Он был уверен, за наглухо забитой маской с маленьким отверстием для языка и тонкими спиралями, заменяющими очи, на него смотрят бешеные глаза убийцы. Потрошитель, опустив руки по струнке, расправил плечи, представ реющим в ночи чёрным пламенем. Одежда его точно тень, чёрная и бесформенная, развевалась по ветру, а шаги в армейских сапогах были тяжелы, но быстры.
Беги, беги, беги!
Степенные шаги убийцы перешли в рысь.
Леон больше не упрашивал двигаться собственное тело, а кинулся бежать, не глядя. Он до сих пор не чувствовал ног, даже землю под собой. Всё, что им сейчас двигало – инстинкт самосохранения,
Казалось, что дорога удлинялась, как и фатально сужалась. Точно ночь была пособницей серийного убийцы. Леон оглянулся: убийца гнался следом за ним. Впереди стояли пустые коробки с глубоко набитыми мусором мешками. Бёрк налетел на них, откинув в сторону, как щит, перевернулся через хлам, умудрившись приземлиться на ноги. Потрошитель налетел на них, распластавшись на животе, зарычал как зверь, которого дразнят, и ринулся с новой прытью и небывалой скоростью.
Сколько бы Леон не пытался закричать о помощи, связки сжались так же, как недавно отказавшееся двигаться тело. Он смог издать только рык, когда острая сталь вонзилась в плечо. Адреналин оглушил, затуманил рассудок, приказывая выжить, и Леон успел увернуться от выпада руки, что лезвием когтей прошлась по металлической двери, оставив после себя глубокие борозды. Бёрк замер в нескольких дюймах от острой стали, что резала плоть, словно масло. Он понял это, почувствовав острую боль на щеке – его снова задели. Потрошитель наносил попеременные удары то когтями, но ножом, оставив последним полосу на выставленных щитом предплечьях. Острая боль полосовала, но не приносила смерти. Взволнованный убийца, не ждавший незваного гостя, не поспевал за юрким юношей, уворачивающимся от атак как от плети. Движения его были медленные и размашистые, словно он был не в силах совладать с собственным телом. А сталь целилась в одно единственное место – горло. Смекнув это, Леон прикрыл шею рукой, втянул голову в плечи, как нахохлившийся птенец. Они достигли конца ряда, впереди – панциревая сетка. Открытая дверь приглашающе предлагала покинуть склад. Не помня себя, Леон ударил убийцу ногой под дых, тем самым приняв новый удар ножом по руке. Вывернулся и прыжком настиг дверь, на которой повис всем телом и потянул на себя, закрывшись как щитом. В узкие просветы вонзились когти и нож, кончик которого застыл в нескольких дюймах от дрожавшего карего глаза. Леон медленно расцепил пальцы от металлической сетки. Потрошитель извивался и дёргался, как рыба, пойманная в сети рыболова. Нож и когти застряли в сетке.
По спине бежал холодный пот, рыжие пряди прилипли, очертив бледное влажное лицо. Леон снова пятился назад, жалко выставив перед собой руки, будто взывая: «Стой там, стой на месте». Потрошитель отпустил нож и попытался вырвать руку с застрявшими наконечниками. И осознав верх вероломства несостоявшейся жертвы, издал нечеловеческий рёв, как животное, которому на живую вспороли брюхо. Так кричать не был способен ни один человек. Только монстр, угодивший в человеческий капкан. Он бил ногой по сетке, не прекращая поверженного крика.
И под этот побеждённый клич Леон пустился в спасительный бег, оставив Потрошителя позади, где он растворился в чернильной тьме.
Он не чувствовал времени, боли, не ощущал самого себя. Весь он обратился в бегство, в чувство освобождения и сладости принадлежащей ему жизни. Леон жил, только сейчас, в эту минуту. Почувствовал себя живым, столкнувшись со смертью, у которой не было косы и которая не была костлява.
Он выжил, и ноги его несли по мышечной памяти другой, людной дорогой к дому. Ночь отступала, заливая небо алым рассветом, как в насмешку, олицетворяя этот день с кровью.