Профессионал. Мальчики из Бразилии. Несколько хороших парней

Левин Айра

— А вы знаете, сколько лет его жене? — спросил старик. — Я-то думал, что она его дочка, а оказывается, что она жена, то есть вдова.

— Вы запомнили того коммивояжера, с которым говорил Дюрнинг? — спросил Либерман у бармена.

— Не знаю, кем он был, — ответил бармен, — но запомнил. Со стеклянным глазом и с этакой манерой щелкать пальцами, которая меня чертовски раздражала; словно я все время должен к нему подскакивать.

— Сколько ему было лет?

Бармен аккуратно разгладил усы и подравнял их кончики.

— Да за пятьдесят, — сказал он. — Может,

лет пятьдесят пять. — Он глянул на старика. — А ты что скажешь?

Старик кивнул.

— Примерно.

Либерман, расстегнув лежащий на коленях портфель, сказал:

— У меня есть несколько снимков. Они были сделаны довольно давно, но не могли бы вы посмотреть на них и сказать, напоминает ли кто-нибудь из них того коммивояжера?

— С удовольствием, — сказал бармен, подходя поближе. Старик заерзал на стуле.

Вытаскивая снимки, Либерман спросил у старика:

— Он как-то называл себя?

— Не припоминаю. Да и в любом случае я бы не запомнил. Но я хорошо помню лица.

Либерман отодвинул стакан с томатным соком, разложил на стойке снимки и отделил три из них, которые пододвинул старику и бармену.

Они нагнулись над глянцевитыми листиками, и старик сдвинул жокейскую шапочку на затылок.

— Добавьте те тридцать лет, что прошли, — наблюдая за ними, сказал Либерман. — Или тридцать пять.

Подняв глаза, они с настороженной неприязнью посмотрели на него. Старик отвернулся.

— Никого не знаю, — сказал он, берясь за пивную кружку.

Бармен, глядя на Либермана, сказал:

— Вам не стоит показывать нам снимки… молодых солдат и ждать, что мы опознаем пятидесятипятилетнего человека, которого видели месяц назад.

— Три недели назад, — уточнил Либерман.

— Все равно.

Старик был поглощен своим пивом.

— Эти люди — преступники, — сказал им Либерман. — Они разыскиваются вашим правительством.

— Нашим правительством, — сказал старик, ставя кружку на мокрый картонный кружочек. — А не вашим.

— Это правда, — согласился Либерман. — Я австриец.

Бармен отошел, и старик посмотрел ему вслед.

Либерман, положив руку на россыпь снимков, наклонился к старику и сказал:

— Этот коммивояжер, может быть, убил вашего друга Дюрнинга.

Старик, облизывая губы, не отрывал взгляда от кружки. Он крутил ее перед собой, придерживая за ручку.

Либерман с печалью посмотрел на него и, собрав снимки, засунул их обратно в портфель. Закрыв клапан, он защелкнул его замки и встал.

Вернувшийся бармен коротко сказал:

— Две марки.

Вынув пятимарковую банкноту, Либерман сказал:

— Дайте, пожалуйста, мелочи для телефона.

Зайдя в будку таксофона, он набрал номер фрау Дюрнинг. Линия была занята.

Он попробовал созвониться с сестрой Дюрнинга в Оберхаузене. Никто не ответил.

Он продолжал стоять в будке, поставив портфель между ног, и, прижав трубку к уху, думал, что он скажет фрау Дюрнинг. Вполне возможно, что она враждебно отнесется к появлению Якова Либермана, охотника за нацистами; а даже если и нет, после обвинений своей золовки, она, скорее всего, откажется

обсуждать Дюрнинга и обстоятельства его смерти с каким-то незнакомцем. Но что он может сказать ей, кроме правды? Каким иным образом добиться встречи с ней? Он подумал, что Клаус фон Пальмен в Пфорцхейме может добиться лучших результатов, чем он. А ему очень нужно обойти его.

Он попытался еще раз связаться с фрау Дюрнинг, глядя на бумажку с ее номером, выписанным аккуратным почерком шеф-инспектора Хааса. На другом конце наконец освободилась линия.

— Да? — голос женский, быстрый и несколько испуганный.

— Это фрау Клара Дюрнинг?

— Да, кто это?

— Меня зовут Яков Либерман. Я из Вены…

Молчание.

— Яков Либерман? Тот человек, который… находит нацистов? — в голосе было удивление и растерянность, но не враждебность.

— Ищу их, — сказал Либерман, — и только иногда нахожу. Я приехал в Гладбек, фрау Дюрнинг, в надежде, что вы будете настолько любезны и уделите мне хотя бы полчаса своего времени. Я бы хотел поговорить о вашем покойном муже. Я предполагаю, что он мог быть втянут — совершенно случайно и даже ни о чем не подозревая — в отношения с некоторыми лицами, которые меня интересуют. Могу ли я поговорить с вами? Будет ли это удобно для вас?

Были слышны тонкие звуки кларнета. Моцарт?

— Эмиль мог быть втянут?..

— Может быть. Сам того не зная. Я нахожусь по соседству с вами. Могу ли зайти? Или вы предпочитаете встретиться где-нибудь вне дома?

— Нет. Я не могу встретиться с вами.

— Фрау Дюрнинг, прошу вас, это очень важно.

— Скорее всего, не смогу. Не сейчас. Вы выбрали самый неподходящий день.

— Тогда завтра? Я прибыл в Гладбек с единственной целью поговорить с вами.

Кларнет замолчал, а затем снова повторил последнюю музыкальную фразу — на этот раз точно Моцарта. Играет ее любовник Шпрингер? Почему сегодня самый неподходящий день?

— Фрау Дюрнинг?

— Ну хорошо. Я работаю до трех. Вы можете подойти завтра к четырем?

— Вы живете на Франкенштрассе, 12?

— Да. Квартира номер тридцать три.

— Благодарю вас. Завтра в четыре. Спасибо, фрау Дюрнинг.

Выйдя из телефонной будки, он спросил у бармена, как пройти к тому зданию, в котором Дюрнинг нашел свою смерть.

— Оно снесено.

— В таком случае, где оно было?

Бармен оторвался от мытья стаканов и ткнул пальцем.

— Вниз по улице.

Либерман прошел узкую улочку и пересек улицу пошире. Гладбек или, по крайней мере, эта его часть, был мрачным и серым городком, над которым висел смог.

Он стоял, глядя на выщербленные остатки стены бывшего фабричного строения. Трое ребятишек играли среди щебенки. За спиной одного из них был военный рюкзачок.

Он двинулся дальше. Следующая поперечная была Франкенштрассе; он проследовал по ней до 12-го номера, обветшавшего многоквартирного дома, который в свое время считался современным строением; перед домом был маленький ухоженный газончик. Из трубы на крыше поднималась узкая струйка черного дыма, внося свой вклад в пелену смога.