Профессионал. Мальчики из Бразилии. Несколько хороших парней
Шрифт:
Клаус, потягивая свой кофе, сказал:
— Я могу поехать в Фагерсту; я немножко говорю по-шведски.
— Но для вас мне придется покупать билет, верно? К сожалению, и с этим фактом приходится считаться. Кроме того, вы не можете позволить себе пропускать лекции.
— Я могу вообще не ходить на лекции в течение месяца и все равно получу диплом с отличием.
— Надо же. Какая голова. Расскажите мне о себе; каким образом вы обрели такую сметливость?
— Я могу рассказать вам о себе нечто, что удивит вас, герр Либерман.
Либерман слушал своего
Родители Клауса были в прошлом нацистами. Мать поддерживала дружеские отношения с Гиммлером; отец был полковником люфтваффе.
Почти все молодые немцы, которые рвались помогать Либерману, были детьми бывших нацистов. И это был один из немногих фактов, который все же заставлял его думать, что хоть медленно, но божьи мельницы все же работают.
— Это просто ужасно. Неудобно.
— Ничего подобного; нас сразу же потянуло друг к другу, а ты потрясающая женщина. Я обратил на тебя внимание еще в кино.
— Ты понимаешь, что я имею в виду. Ты только подумай: раз, два — ив кровать. Ты даже не знаешь, как меня зовут.
— Мег — от Маргарет.
— Полное имя.
— Рейнольдс. Медсестра Рейнольдс.
— Так темно, что даже пуговиц не могу найти. Ты уверен, что тебе это нужно?
— М-м-м, да, конечно. М-м-м, до чего приятно.
Стыдливо зардевшись, она сказала:
— Я надеюсь, что я тебе нужна не только на одну ночь, не так ли, сэр?
— Неужели ты можешь так думать?
— Нет, я думаю лишь о том, чем мне придется расплачиваться за эти прекрасные минуты. Еще бы мне об этом не думать! Ты же понимаешь, что, как правило, я так себя не веду, это не мой модус вивенди.
— Понимаю. Модус вивенди?
— Я тебе все говорю прямо и откровенно.
— Не буду и пытаться выворачиваться, Мег. Боюсь, что этот вечер может оказаться нашим единственным, но не потому, что мне так хочется. У меня просто нет выбора. Я послан сюда, чтобы… чтобы оказать одну услугу вашему пациенту, который оказался под кислородом в вашей чертовой больнице и к нему никого не пускают, кроме родни.
— Харрингтон?
— Он самый. Когда я позвонил и выяснил, что не могу попасть к нему, стало ясно, что, скорее всего, придется возвращаться в Лондон.
— А не можешь ли ты вернуться, когда он придет в себя?
— Сомнительно. К тому времени я буду заниматься другими делами; им займется кто-то другой. Если даже он придет в себя, Бог знает, когда это случится.
— Да, как ты знаешь, ему шестьдесят шесть лет, и он в довольно тяжелом состоянии. Хотя для своих лет он еще довольно крепок. Каждое утро ровно в восемь часов бегал по парку, по нему часы можно было проверять. Говорят, сердце у него тренированное, но мне кажется, в его возрасте оно может и не выдержать.
— Как жаль, что не могу увидеть его; в крайнем случае, могу остаться тут еще на сутки. Как ты думаешь, мы сможем встретиться на Рождество? Удастся ли прикрыть лавочку, чтобы ты освободилась?
— Я могла бы попробовать…
— Радости моя!
— Алан, каким бизнесом ты занимаешься?
— Я рассказывал тебе.
— Совершенно не похоже, чтобы ты что-то продавал. У коммивояжеров нет никаких таких «дел». Так чем ты торгуешь, а? Никакой ты не коммивояжер!
— Умница Мег. Ты умеешь хранить тайны?
— Конечно, умею.
— Честно?
— Да. Можешь доверять мне, Алан.
— Ну так вот… я из службы налогового ведомства. Мы получили информацию, что Харрингтон надул нас что-то на тридцать тысяч фунтов за последние десять или двенадцать лет.
— Не могу в это поверить! Он же работает в магистрате!
— Они не лучше всех прочих, и это случается с ними гораздо чаще, чем ты предполагаешь.
— Боже милостивый, он же образец добродетели!
— Может, и так. Для этого, чтобы во всем разобраться, ‘меня и послали сюда. Понимаешь, я поставил под-слушку в его дом, «клопа», и прямо отсюда мог записывать все его разговоры.
— Вот, значит, как вы, зануды, работаете?
— Как обычно в таких делах. У меня в папке есть разрешение. Из больничной палаты еще лучше организовать, чем из его дома. В больнице человек начинает нервничать: он рассказывает жене, где спрятано похищенное, шепчется со своим адвокатом… Но я никак не могу подсунуть к нему эту чертову штуковину. Я мог бы показать предписание вашему шефу, но как бы он не оказался приятелем Харрингтона; стоит ему обронить хоть слово, и нашего Джонни поминай, как звали.
— Ты подонок. Ты старый рыжий подонок!
— Мег! Что ты…
— Ты думаешь, я не понимала, зачем все эти игры? Ты хочешь, чтобы именно я подсунула ему твою штучку как-ее-там. Вот почему мы вроде бы «случайно» встретились. И ты стал пудрить мне мозги… о, Господи, да мне сразу же надо было понять, что тебе надо. Красавчик Гарри влюбился в такую толстую старую корову, как я.
— Мег! Не говори так, любовь моя!
— Убери свои лапы. И не называй меня «любовь моя», благодарю покорно. О, Господи, ну и дура же я была!
— Мег, дорогая, прошу тебя, ложись и…
— Пошел прочь! Я только рада, что он хоть что-то у вас утянул. Ваши подслушки вот уже где у нас сидят! Хо! Это шутка. Напомни мне, когда смеяться.
— Мег! Да, ты права, все правда; я надеялся, что ты поможешь мне и поэтому мы встретились. Но здесь мы оказались не потому. Ты что, думаешь, я настолько предан этому чертовому налоговому департаменту, что лягу в постель с кем-то, кто мне не нравится, чтобы только расколоть такого мелкого жулика как, Харрингтон? И буду этим заниматься сутки напролет? Да он никакого отношения не имеет к нашим чувствам. Я отвечаю за каждое слово, Мег, которое сказал тебе, я вообще предпочитаю крупных женщин, зрелых, в соку и жутко хочу, чтобы ты осталась у меня на Рождество.