Профессор желания
Шрифт:
— Какое милое пальто! — восклицает он, улыбнувшись молодой женщине в отвратительном меховом пальто, толкающей перед собой детскую коляску.
— Спасибо.
— Могу ли я поинтересоваться, что это за мех? Что это за зверь? Никогда не видел ничего подобного.
— Это? Это искусственный мех.
— Правда?
В течение нескольких минут он с изумлением, частично искренним, узнает, что эта молодая женщина в пальто из искусственного меха разведена, у нее трое маленьких детей, и она бросила университет, который находится за три тысячи километров отсюда. Я застенчиво стою в стороне.
— Ты слышал, Дэйв, — обращается он ко мне, — это Элис. Она родилась в Монтане, а теперь везет коляску в Нью-Йорке.
Теперь
Баумгартен объясняет мне, что ключ к успеху в разговоре с незнакомыми людьми в том, чтобы никогда не задавать им вопросов, требующих обдумывания, и внимательно слушать ответы, как бы прозаичны они ни были. Помнишь, как у Генри Джеймса: «Драматизируйте, драматизируйте». Надо дать понять этим людям, что то, кто они, откуда родом, что носят — крайне интересно. В каком-то смысле, важно. Вот в чем заключается сострадание. Пожалуйста, не смотри с такой иронией. Твоя проблема в том, что их путаешь своими усложнениями. Мой опыт доказывает, что обычной женщине на улице не нужна твоя ирония. Ирония ее отпугивает. Ей нужно внимание. Сочувствие. Чтобы был не слишком умным, мальчик. Все свои тонкости оставь для твоих статей. На улице ты должен быть доступным.
В первые месяцы работы в университете я обнаруживаю по, что когда на собраниях факультета произносится имя Баумгартена, всегда находится кто-то, кто терпеть его не может и с удовольствием объясняет, почему. Дебби Шонбрунн полагает, что это было бы смешно, если бы не было так «разрушительно» — любимое слово ее и Артура. Конечно, я ничего не должен на это отвечать. Я должен допить то, что пью, и отправиться домой.
— О, не такой уж он и плохой, — говорю я ей. — На самом деле, — добавляю я, — он мне чем-то даже нравится.
— Интересно, чем же он может так нравиться?
Отправляйся-ка домой, Кепеш. Тебе надо ехать туда, в твою пустую квартиру. Там твое место. Если выбирать между этой неотвратимой дискуссией и той квартирой, разве может быть сомнение в том, где тебе будет лучше.
— А чем он может так не нравиться? — спрашиваю я в ответ.
— С чего начать? — спрашивает Дебора. — Во-первых, его отношение к женщинам. Он кровожадный и бессовестный женоненавистник.
— Мне кажется, он скорее любит женщин.
— Дэвид, ты лицемеришь и говоришь это из желания противоречить, вообще ты сегодня враждебно настроен, хотя я не понимаю почему. Ральф Баумгартен отвратителен так же, как его поэзия. Я ничего более грубого не читала в своей жизни. Прочти его первую книгу, и ты сам поймешь, как он любит женщин.
— Я его еще не читал (ложь!), но мы несколько раз вместе обедали. Не настолько уж он достоин порицания, мне кажется. Не всегда, Дебора, поэзия и человек — одно и то же.
— В данном случае это именно так: посредственность, самодовольство, повелительный тон и откровенная глупость. А посмотри на «человека». Эта его походочка, такая плавная; эта армейская одежда; это лицо. Вообще-то я бы не назвала это лицом. Я имею в виду его безжизненные глаза и отвратительную ухмылку. Остается загадкой, как какая-нибудь девушка может к нему даже приблизиться.
— Ну, видимо, в нем что-то такое есть.
— Или у них чего-то такого нет. При твоей природной тонкости как ты можешь иметь дело с этим стервятником…
— Я вполне с ним лажу, — говорю я, пожимая плечами, и теперь уже оставляю свой бокал и ухожу домой.
Достаточно скоро до меня дошли слухи о том, что Дебби со своей острой проницательностью разглядела в нашем разговоре. Я должен был, безусловно, предвидеть это. Поделом мне. Удивление вызывает только мое удивление и чувствительность.
Оказывается, на обеде у Шонбруннов хозяйка объявила всем присутствующим, что Баумгартен стал близким другом и единомышленником Дэвида
За этим последовала переписка, начатая мной и сохраненная навеки, увы, тоже мной.
Дорогая Дебби!
Мне стало известно, что во время обеда на прошлой неделе ты позволила себе свободные высказывания, касающиеся моей личной жизни, а именно, моей женитьбы, моего «бесславия» и того, что ты назвала «моими агрессивными фантазиями, направленными против женщин». Хотел бы я спросить, как ты узнала о моих фантазиях? И почему Элен и я должны быть предметом обсуждения за обедом, на котором присутствуют люди, большинство из которых я никогда в жизни не встречал? Я надеюсь, что впредь ты воздержишься от обсуждения с совершенно не знакомыми мне людьми моих «агрессивных фантазий» и моей бесславной истории во имя нашей с Артуром дружбы, которая началась давно и которой недавно мы смогли дать новый импульс. В противном случае мне будет трудно оставаться самим собой с Артуром и, разумеется, с тобой.
С искренним уважением,
Дэвид
Дорогой Дэвид!
Я прошу прощения за то, что сплетничала с людьми, которые даже не знают тебя. Я буду тебе также очень признательна, если ты сообщишь мне имя того сукиного сына, который или которая тебе обо всем донесли, чтобы они никогда больше не ели мой хлеб!
Чтобы смягчить твою боль, хочу добавить следующее: во-первых, твое имя было упомянуто только мимоходом — увы, ты не был объектом длившегося всю ночь разговора, — и, во-вторых, я считаю, что ты имел полное право отнестись к Элен с негодованием и, в-третьих, нет ничего странного или постыдного в том, что твоя обида на Элен привела к дружбе с молодым человеком, который нападает на женщин, как стервятник. Но если мы с тобой по-разному смотрим на эту дружбу, меня лично это совсем не беспокоит, как, я думаю, не должно беспокоить и тебя.
И последнее. Если я опрометчиво говорила своим гостям об Элен, то, вероятно, только потому, что в Стэнфорде, как ты помнишь, она чересчур рисовалась и была поэтому предметом обсуждения среди широкого круга людей, включая и твоих друзей. Да и ты сам не уклонялся от разговоров о ней, когда приходил к нам с Артуром.
Но, дорогой Дзвид, уже довольно. Может быть, придешь к нам пообедать? Как насчет вечера в пятницу? Приходи, если хочешь, с кем-нибудь. Если придешь с какой-нибудь девушкой, обещаю, что за весь вечер ни разу не упомяну о твоем женоненавистничестве.
С любовью, Дебби
P.S. Я бы все отдала, чтобы выяснить имя того подлеца, который меня заложил.
Дорогая Дебби!
Я не могу сказать, что твой ответ меня удовлетворил. Ты, кажется, не осознала того, как неблаговидно поступила со мной. Совершенно естественно, тот факт, что я поделился какой-то конфиденциальной информацией с Артуром, а он, в свою очередь, поделился этим с тобой, не может служить смягчающим обстоятельством. Понимаешь почему? Я не понимаю так же, как можешь не осознавать что все, что касается моей женитьбы, все еще болезненно для меня, и боль эта не становится меньше, когда я узнаю, что это обсуждается, словно «мыльная опера», людьми, которым я поведал о своих проблемах.
Тон, которым было написано твое письмо, только ухудшил ситуацию, и я не вижу возможности принять твое приглашение.
Дэвид