Профессор Жупанский
Шрифт:
— А как там наши девчата поживают? — спросил сын, когда четвертый или пятый вареник исчез у него во рту.
Мать не ответила. В эту минуту она истово работала кочергой, разгребая в печи жар. Из-под легонького цветастого платка выбилась светло-русая прядь. Покончив с работой, мать выпрямилась, поправила волосы, плотнее завязала концы платка, помыла руки и села за стол.
— Почему же ты пироги не хвалишь? Или, может, невкусные?
— Вкусные, вкусные, мама, — ответил Владимир, макая в сметану только что начатый вареник. — Давно не ел таких... Я спрашиваю,
— Не слышала, правду говоришь... Хорошо живут, благодарение...
Хотела сказать — «благодарение богу», но запнулась на слове. Посмотрела на Владимира, а он на нее, оба улыбнулись.
— Мария дочку ожидает.
У старшей сестры Марии было уже двое мальчиков: одному четыре года, другому — полтора. Все родные и знакомые на этот раз пророчили ей девочку. Мария тоже стала ждать дочь. Так была в этом убеждена, что даже имя подобрала для будущего младенца.
Мать еще не успела рассказать сыну о его сестрах, как в комнату вошел Никифор.
— Вот хорошо, что ты приехал, Володя! — едва переступив порог, воскликнул заведующий клубом.
Владимир с Никифором когда-то были друзьями. Вместе ходили в школу, сидели за одной партой, вместе пасли коров. И хотя позднее их пути-дороги разошлись, однако и сейчас хлопцы остались товарищами. Никифор любил клубную работу, готов был, как в шутку говорили сбоковцы, все село записать в самодеятельность. Услышав, что приехал Владимир, решил немедленно повстречаться с ним.
Никифор вежливо поклонился матери, а заметив в ее глазах недобрые огоньки, разговаривал только с Владимиром. Мать сначала терпела это, а потом разразилась гневом:
— Ты думаешь, что Владимир так и побежит в твой ободранный клуб? Ему отдохнуть надо, а ты уже с концертом к нему.
— Ваша правда, мамаша, — еще вежливее ответил Никифор. — Вы как в воду глядели: послезавтра у нас большой концерт. А что касается клуба, то он такой же мой, как и ваш, немного пооббит дождями, но не ободранный!
Никифор знал, что тетка Ульяна будет упрекать его за этот приход. Но где же взять такого баяниста, как Владимир? Не беда, пускай тетка немножко посердится, зато концерт в клубе будет — первый сорт!
— Тебя ничем не прошибешь, — отмахнулась Ульяна. — Ты лучше раздевайся да пирогов отведай.
— Это другое дело, — степенно сказал Никифор, проведя рукой по тому месту, где должны быть усы, и без дальнейших напоминаний начал снимать коротенький кожушок. Заведующий хорошо знал характер Владимировой матери: поворчит малость, погневается, а потом и уважит.
И в самом деле, хозяйка уже положила на тарелку вареников, придвинула к Никифору блюдечко сметаны.
— Что же новенького в клубе? — спросил Владимир, когда его товарищ собирался малость перекусить.
Никифор завел речь о пьесе, которую готовит драмкружок, о подготовке к районной олимпиаде в честь десятилетия воссоединения. Он тут же охарактеризовал каждого кружковца, рассказал, кто как играет. Но, несмотря на бодрый тон и внешнюю беззаботность, в глубине его глаз таилась грусть.
«Наверное,
Никифор потер руки, перешел в новое наступление.
— Мы тебе роль комиссара батальона оставили, Володя. Согласен? А репетиция сегодня в двенадцать. Так что позавтракаешь — и пойдем. Ладно?
— Ну вот! — вмешалась в разговор мать. — Он тебе, сынок, работу найдет. Так запряжет, что вместо отдыха ни дня, ни ночи у тебя не будет. Я ведь говорила!
Товарищи переглянулись, вместе встали из-за стола, поблагодарили за вареники.
Никифор начал одеваться. Владимир вопросительно посмотрел на мать.
— Ты уж не задерживайся, сынок, — только и сказала она.
Владимир возвратился после обеда. Мать покачала головой, однако с ее уст не сорвалось ни единого слова упрека. Сердцем чувствовала: сын иначе не может. «Разве ему в четырех стенах сидеть? — думала она, успокаивая себя. — Пускай веселится, как сам знает. Ему, наверное, виднее». — И, придя, к такому выводу, успокоилась. Вспомнила свою молодость, свое девичество...
Ее молодость! Да была ли у нее молодость? Ой, была, была! Наперекор всему: кулаку, у которого работала в годы своего сиротского девичества, панскому эконому, который пытался лишить ее девичьей чести.
Ульяна, облокотившись, сидела неподвижно, в глубокой задумчивости. Даже забыла о вышивании, лежавшем у нее на коленях. Из глубин памяти одно за другим приходили воспоминания. И странно, вспоминалось даже то, что, казалось, было давным-давно забыто. Вот девчата сидят у реки, поют какую-то печальную девичью песню. Вдруг их окружают парни, а среди них — Стась, сын кузнеца, красавец и силач на все село. Сколько девок тайком посматривало на Стася, а он будто и равнодушен — шутит со всеми, поет. Любила его молодежь — где Стась, там и весело, где Стась — там и песни, танцы, развлечения.
— Эй, эй, девчата, почему это вы такую грустную завели, будто кого-нибудь на кладбище несут? А не лучше ли нам сыграть что-нибудь? Как, девчата? В «горю-пылаю» желаете? — И закричал: «Горю, горю — пылаю, кого люблю, поймаю!»
И случилось то, чего никогда не ожидала Ульяна. Во время игры Стась погнался за нею, при всех поцеловал в губы. Немое удивление поразило тогда хлопцев, а еще больше девчат. До сих пор еще помнит Ульяна, каким надменным взглядом окинула ее богачка Настя, которая бесстыдно липла к Стасю, с какой злостью кинула она Ульяне презрительные слова:
— Голодранку целует, нищенку! — Сказала и ушла, ни на кого не посмотрев.
А Стась под дружный хохот молодежи свистел ей вслед. Только одна Ульяна стояла ошеломленная, не знала, что ей делать: смеяться или плакать. От едких слов богачки жгло в горле, от поцелуя Стася было стыдно и радостно.
Неужели Стась избрал ее? Неужели он любит? А может, это насмешка над ее убогим девичеством? Только зачем же тогда он прошептал такие нежные, такие хорошие слова, догнав ее во время игры? И зачем же тогда ему было так свистеть вдогонку чванливой Насте?