Профессор Жупанский
Шрифт:
Мрак глухой улицы, бодрящий зимний воздух постепенно успокаивали. Теперь можно подумать о некоторых деталях.
«Прежде всего сегодня надо еще раз поговорить с Кошевским... Не захочет, возьмусь за это дело сам. А его, негодяя, проучу — ни копейки взаймы, ни одной кружки пива. Хватит! Интересно, о чем думал Жупанский, получив письмо от Олексы Деркача? Наверное, ломает себе голову, пытается вспомнить и никак не вспомнит Деркача. Как он выглядел? В конце концов, один Деркач до войны действительно учился на факультете германской филологии — это точно, что учился, знать бы только, где он сейчас
Остановился прикурить папиросу и тут же услышал за спиной торопливые шаги. Не оглянулся, но пошел медленнее. Торопливые шаги приближались. Роздум дошел до угла улицы, еще раз остановился, будто решал, куда ему идти дальше, по какой дороге. На самом же деле хотел пропустить вперед человека... Неторопливо сосал папиросу и наблюдал.
— Товарищ Роздум? — спросил высокий молодой человек, останавливаясь. — Добрый вечер!
Это уже совсем плохо. Должен был повернуть голову, чтобы сориентироваться, с кем именно имеет дело, как вести себя дальше. Рядом стоял Ласточкин.
— Не узнаете?
Узнал, но сказал совсем другое:
— Извините. Вы, наверное, с кем-то меня спутали. Я такой неприметный, что меня всегда с кем-то путают.
Смотрел удивленно, внимательно наблюдая за переменами на лице Ласточкина. Молодой и наивный. Но руку надо подать, почтительно поклониться, чтобы не возникло никаких подозрений.
Токарь крепко пожал сухощавую руку.
«Медведь! Даже пальцы захрустели... И чего ему, собственно, нужно?»
Ласточкин виновато улыбнулся.
— Извините, мне туда, — сдержанно объяснил Роздум, указывая в направлении площади.
— Мне тоже.
Ласточкин шел рядом, размахивал руками, пытался завести беседу.
— Вы ведь прошлым летом приезжали к нам. Помните? На машиностроительный. Именно тогда подключали механический цех. Вы еще об Урале меня расспрашивали. Помните? Моя фамилия Ласточкин.
Этого Роздум и в самом деле не мог вспомнить, но, услышав об Урале, сделал вид, что вдруг все вспомнил.
— Знаю, знаю! Токарь Ласточкин, токарь-новатор. А у меня, видите, зрение притупляется. После контузии никак не могу стать нормальным человеком. Вот слышу, голос вроде знакомый, а узнать не могу. Теперь вспомнил.
Токарь кивал, — дескать, очень хорошо понимаю.
— А вы на прогулку?
— В театр, — промолвил Роздум, чтобы избавиться от лишних вопросов. — А вы?
Ласточкин искренне обрадовался. Он тоже туда — на конференцию сторонников мира. Роздум-Злогий осторожно спросил, как поживает Онисько Рубчак.
— Работает! А вы его знаете? Это наш председатель завкома.
— Я о нем в газете читал — очень хвалят.
— Такого человека и похвалить не грех... Он за рабочего всегда горой стоит. За справедливость.
Неторопливо беседуя, дошли до театра. Роздум предложил сесть в ложу поблизости от дверей. Ласточкину было
Ораторов было много. Злогий на всякий случай записывал их фамилии — пригодится. Знал это из опыта службы в гестапо.
Более всего обеспокоила речь Галана. Широкоплечий, с пышным светлым чубом над высоким лбом, с сурово сведенными бровями, он уже одним внешним видом приковывал внимание, вызывал симпатию. А голос! Голос писателя звучал громко, внушительно, слова буквально впивались острыми булавками в душу. Трудно было удержаться, чтобы не заскрежетать зубами. Но он сдерживал себя.
— Они готовятся к войне! Папа Пий XII дрожащим голосом оповестил: «Мир стоит перед огромными потрясениями, которые, возможно, будут иметь большее значение, чем исчезновение в древние времена Римской империи». На первый взгляд, это паника, а на самом деле — призыв к новому «крестовому походу», призыв к новой войне, которая, по мнению Черчилля и ему подобных, — единственная панацея для умирающего империализма. Против кого же готовится война?
Спросил и минуту стоял молча, чтобы потом рассечь воздух властным и суровым предостережением:
— Против Советского Союза и стран новой демократии. В ответ на эти сатанинские поползновения мы твердо и торжественно заявляем: «Наш народ-победитель мечтает о длительном, лучше сказать, вечном мире между всеми народами земного шара. Мы за этот мир боролись, боремся и будем бороться изо всех сил!»
Слова оратора тонули в аплодисментах. Галан несколько раз поднимал руку, дескать, хватит, товарищи, аплодировать, но аплодисменты звучали снова и снова. Наконец зал притих. Галан выпрямился.
— Все честные люди мира знают, что мы спасли Францию от фашизма, перемолов силы третьего рейха под Москвой, Сталинградом...
Злогий сидел будто на иголках. «Опасная птица, очень опасная, — со злобой думал он. Внимательно присматривался к коренастому писателю. — И что-то твоя речь очень напоминает мне писанину Мирона Яро [15] . Не родные ли вы братья с Росовичем?»
Разъяренный мозг искал способа, как бы расправиться с этим большевиком, к голосу которого прислушивается вся Украина.
15
Один из псевдонимов Ярослава Галана.
«Надо как можно скорее пресечь жизнь этой птице, как можно скорее!» — Он уже не слушал, что говорил оратор: и так все ясно. Закрыл глаза и прикидывал, сколько ему заплатят за организацию такой акции. На какой-то миг забыл даже об осторожности. Спохватился и закивал головой, делая вид, что он взволнован словами писателя.
Ярослав Галан тем временем заканчивал выступление. Его убежденность передавалась всем слушателям.
— Товарищи! Все честные и прогрессивные люди планеты на своих знаменах пишут теперь одно краткое слово — мир. Кто борется за мир во всем мире, тот борется за счастье своих детей, своей семьи, родной страны. И я верю, друзья, что силы мира победят! Стремление к миру сотен миллионов людей сильнее атомной бомбы!