Прогноз гадостей на завтра
Шрифт:
– Перекипает борщ-то, – вскинулся Иван и ушел.
Я села в своей спальне на диван, отыскала старую записную книжку и набрала телефон Алика Радзинского, честно говоря, без особой надежды обнаружить его на том конце провода. Слишком много лет прошло с тех пор, как звонила ему в последний раз.
Хотя, учась в консерватории, я довольно часто пользовалась этим номером и нередко бывала у Алика в гостях. Его мама, Анастасия Романовна, преподавала в консерватории историю музыки. Мне нравился предмет и сама учительница. На фоне наших консерваторских преподавателей, полных, важных дам, носивших, как одна, элегантные строгие костюмы и камеи, Анастасия выглядела белой вороной.
– Абсолютно неприспособленное существо, просто цветок на морозе.
Сам Алик, несмотря на сильную близорукость и некоторую неловкость, был человеком действенным, активным, но тихим. Если вам кажется странным подобное сочетание черт характера, то ничего поделать не могу. Алик разговаривал чуть не шепотом, ходил медленно, но каким-то непостижимым образом ухитрялся быть везде одновременно и активно заниматься общественной работой. Концерт в подшефном детдоме, субботник во дворе, конкурс исполнителей, новогодний капустник… Стоило только посетить какое-либо из этих мероприятий, как глаз мигом натыкался на Алика, шепотом раздающего указания. Мало того что он появлялся везде, он еще мигом становился руководителем процесса… Только не подумайте, будто Алик был из так называемых комсомольских функционеров. В консерватории обучалась парочка ребят, державших скрипку вверх ногами.. Они-то и состояли членами бюро ВЛКСМ, а после окончания нашего учебного заведения двинулись по партийной линии, делая административную карьеру. Нет, Алик отлично управлялся с виолончелью и после получения диплома попал в хороший оркестр, то ли к Федосееву, то ли в Гостелерадио, во всяком случае, в какое-то престижное место, сулившее поездки за границу и полные залы на Родине.
– Алло, – проговорил старческий дребезжащий голосок, – алло, слушаю вас.
Ну вот, естественно, Алик переехал… Я чуть было не повесила трубку, но потом все же спросила:
– Извините, пожалуйста, это квартира Радзинских?
– Да, – пробормотала старушка.
– Можно Алика?
Бабуся принялась судорожно кашлять, я терпеливо поджидала, пока она прочистит горло. Наконец старуха выдавила:
– Нет.
– Он уехал?
– Да.
– Далеко?
– Да.
– Скоро вернется?
– Нет, он не вернется.
– Эмигрировал?
– Нет.
– На гастролях?
– Нет.
В конце концов мне до жути надоело вести тупой диалог, и я излишне резко спросила:
– Анастасия Романовна с ним отправилась?
– Нет.
– Она в Москве?
– Да.
– Дома?
– Да.
– Позовите, пожалуйста.
– Слушаю, – пробулькала бабка.
Думая, что ослышалась, я повторила:
– Будьте любезны Радзинскую Анастасию Романовну.
– Это я, – ответила старуха.
Трубка чуть не выпала у меня из рук. В голове заметались цифры. Насколько помню, Настена родила Алика очень рано, в семнадцать лет. Мы были с Радзинским одногодки, оба появились на свет в 1962-м. Значит, его матери должно исполниться сейчас пятьдесят пять или шесть лет… В нынешние времена дамы такого возраста еще косят под девчушек, Настена же всегда выглядела намного моложе своих лет… Что случилось?
– Кто вы? – дребезжала трубка. – Что хотите?
– Добрый день, – собралась я с духом, – вас беспокоит Евлампия, то есть, простите, Фрося Романова, училась когда-то у вас в консерватории, моя мама певица
– Фросенька, – неожиданно зарыдала трубка, – Фросенька, вот горе, спасибо, что откликнулась…
Чувствуя, как медленно начинает холодеть спина, я осторожно спросила:
– Алик…
– Господи, – стонала Настена, – Аличек, бедняжка…
Понимая, что случилось какое-то жуткое несчастье, я быстро сказала:
– Можно к вам приехать?
– Конечно, дорогая.
– Если прямо сейчас?
– Конечно, конечно.
Повесив трубку, я пошла в прихожую. Эх, не спросила адрес. Впрочем, если телефон остался прежним, то и живут они на старом месте, в небольшом сером доме постройки конца девятнадцатого века, прямо напротив консерватории. Почтового адреса я не знаю, но дорогу в квартиру Алика помню великолепно.
Иван высунулся из кухни:
– Уходишь?
– Ага.
– На, попробуй, соли достаточно?
Я посмотрела на тарелку, где лежала котлета.
– Это что?
– Как что? Котлетка.
– Где мясо взял?
– В морозилке.
– Так оно для кошек!
– Да? – уставился мастер на блюдечко. – Плохое, испорченное?
– Нет, конечно, совершенно нормальное, на рынке брали…
– Тогда почему для кошек?
– Ну мы их раз в день кормим сырой говядиной, для здоровья полезно, – объяснила я, натягивая сапоги.
– Ага, – кивнул Иван, – кошкам, значитца, телятинку, а себе пельмени готовые! Ничего, обойдутся сегодня «Вискасом», людям тоже мясо полезно жареное!
Признав справедливость этого постулата, я проглотила удивительно вкусную котлетку, одобрила соотношение мяса, хлеба и соли, потом ушла, провожаемая недовольным криком Арчи:
– У-у-у-у…
Очевидно, звук пылесоса произвел на птичку неизгладимое впечатление.
Хорошо, что разговор по телефону подготовил меня к встрече с Настеной, потому что иначе бы я не сумела сдержать вопль ужаса. Дверь мне открыла старуха, замотанная в платки и шали. Маленькое сморщенное личико, припухшие глазки-щелочки, от носа ко рту сбегают две глубокие складки. На ногах сапоги – очевидно, Настена жутко мерзла. Она всегда была хрупкой, даже худой, но сейчас смотрелась совершенно бестелесной, словно соломинка, укутанная в ворох одежды… Особо нелепо выглядели волосы, коротко остриженные, мелированные в три цвета… Словно на голову древней старухи натянули парик, принадлежавший молодой модной даме. Но я понимала, что, наверное, еще неделю назад Настена и была этой модной дамой…
– Фросенька, – застонало существо, протягивая ко мне тоненькие веточки рук, – Фросенька, дорогая девочка, вот горе…
Сделав два мелких шажка, она упала мне на грудь и зарыдала. Я принялась ласково гладить ее по спине, потом обняла и крепко прижала к себе. Впечатление было такое, что держу в объятиях испуганную птичку, под рукой ощущались мелкие косточки, и чувствовалось, как сильно колотится у Настены сердце. Наконец она слегка успокоилась, промокнула глаза шалью и пробормотала:
– Извини, бога ради, нервы не выдерживают, пошли в кабинет.
Комната с огромным роялем посередине совершенно не изменилась с того дня, когда я посещала ее последний раз. Те же темно-бордовые занавески, люстра с бронзовыми рогульками, огромный фикус в углу и несметное количество книжных полок с пыльными томами и клавирами. Похоже, что Алик и Настена давно не делали ремонта. Имелась только одна вещь, которой не было тут в мои консерваторские годы. На закрытой крышке «Бехштейна» стоял портрет Алика, украшенный черной лентой.
Я рухнула в старинное, обитое красным атласом кресло и прошептала: