Прогулка за Рубикон. Части 1 и 2
Шрифт:
Я окинул взглядом задние ряды, где сидели латыши. Наблюдатель из центральной избирательной комиссии смотрел на меня выпученными глазами, так, как будто я только что прокричал: «Зиг хайль!»
– Вот, в принципе, и все, что я хотел вам сказать, – мой голос немного дрожал. Похоже, я сильно расчувствовался.
Из зала были заданы всего два вопроса: по какому такому праву Народный фронт не соблюдает союзную конституцию и что я думаю о Горбачеве. Костя предупреждающе кашлянул. Я сказал, что если бы конституции никогда не нарушались, то мы бы жили по законам Хаммурапи. Отвечая
«Стая птиц собралась вокруг вожака – вот, мол, наша жизнь нам не нравится, хотим жить лучше. И вожак говорит стае: “там”, махнув крылом в сторону горизонта. Стая улетает. Проходит время. Стая возвращается. Потрепанная, еле живая. И снова собирается вокруг вожака. Самая смелая птица говорит: “но там ничего нет”. Вожак удивленно поворачивает голову и спрашивает: “где?”»
Зал разразился хохотом.
Под бурные аплодисменты собрание благополучно завершилось. Я начал обход, пожимая всем руки.
Ко мне подошел наблюдатель из Центральной избирательной комиссии. Теплые ботинки, переброшенное через руку ратиновое пальто, ненавидящий взгляд.
Я взял его под локоть, и мы вышли из зала, как два закадычных друга.
– Поздравляю, – почти прошипел он. – Не знаю, как вам это удалось.
Как и все в Народном фронте, он был уверен, что русский избиратель с рождения пофигист и на митинг не придет.
– Спасибо, – пробормотал я, отводя взгляд от его омерзительной улыбки. – Претензии есть?
Он ничего не ответил. Я вежливо сопроводил его до выхода и даже открыл перед ним дверь. Холодный ветер сквозь рукава залетел ко мне под пиджак.
Взлетев обратно по лестнице наверх, я наткнулся на двух молодых девушек, сидящих на подоконнике. В нос ударил запах дешевой туалетной воды.
Мне страшно захотелось узнать, о чем они говорят.
Недалеко на стене висела школьная стенгазета, и я направился к ней медленным, неуверенным шагом, словно бы не зная, что мне нужно.
Девушки трещали о своем:
– Мы с Надькой вчера вечером поехали в «Лиру», и она там так нажралась, что упала со стула. На полном серьезе! Потом пошла поблевать в мужской туалет. А мы с Женькой сидим и смотрим друг на друга. Нормально, да? А в конце Женька мне все рассказала… Короче, ты помнишь, когда она была у врача, типа на тему этой, как ее, птичьей болезни? Так вот, на самом-то деле…
Я благоразумно отошел подальше.
Девушки уставились в окно:
– Блин, опять этот снег сраный. Не пойму, с какого перепуга я вообще сюда приперлась. На кой хрен мне этот Советский Союз… Жрать нечего. Ты знаешь, что мне сказал Имант? Что в их новом государстве будут низкие цены. Дешевых тряпок навезут. Сечешь? Пива хочешь?
Девушки неловко спрыгнули с подоконника, обнажив бедра до самых трусов. Они ушли по коридору, а я вернулся в зал.
Костя протянул мне подписные листы:
– Что, тяжела шапка Мономаха?
– Я все сделал так, как ты хотел. Коротко и ясно.
– Ты молодец. Мы собрали полторы тысячи подписей, в три раза больше чем надо. Теперь ты можешь зарегистрироваться.
Я рассказал Косте о только что подслушанном разговоре.
– А
Зал постепенно пустел. Остались только наши, пара уборщиц и рыжая тетка, которая замещала директора школы. Она о чем-то говорила с Миленой.
Я окинул взглядом свою команду, освещенную гудящими лампами дневного света.
– Всем спасибо. Вы лучше всех!
Подошла Милена.
– Чего этой рыжей от тебя надо? – не понял я.
– Она перепугана и хочет, чтобы мы скорее убрались.
Я сомкнул пальцы и, вывернув руки ладонями наружу, хрустнул суставами.
– Вот-вот! Самое время начать пресмыкаться перед новой властью. Дура! Русские школы все равно закроют. Как бы она ни наклонялась. Скажи ей, что у нас аренда зала до девяти часов.
Свет в зале погас. Но потом снова зажегся.
– Ну, и что дальше? – спросила Марина. Раздавая предвыборные листовки, она сильно простудилась и теперь шмыгала носом.
– На выборах надо будет проконтролировать подсчет голосов. Иначе все впустую. Я скажу, что и как.
– А потом?
– Потом? Не знаю.
– Мне казалось, что ты все знаешь.
– Я уже в том возрасте, когда могу честно признаться, что не знаю ровным счетом ничего.
Костя вынул из сумки бутылку вишневого ликера и скрутил пробку. Я поймал себя на том, что смотрю на бутылку, не вполне понимая, что это за предмет.
– Зачем ты пьешь эту гадость?
– Не знаю.
– Так выкинь. У меня есть коньяк.
Костя открыл окно и выбросил бутылку наружу.
Я подошел к окну. Внизу никого не было. Под фонарями в желтом конусе пустоты кружились в танце редкие снежинки. Ликер прочертил на снегу пунктирную линию.
– Ну, ты даешь! – упрекнул я Костю. – Здесь же школа.
– Потом подберу. Нервы ни к черту.
Я пустил бутылку коньяка по кругу.
Коньяк был приготовлен из хорошо очищенного самогона, настоянного на дубовой коре, которую можно было купить в любой аптеке. Цвет создавался при помощи жженого сахара.
– Ладно, я пошла, – Света с трудом отдышалась после глотка.
– Все, расходимся!
Лампы дневного света гудели, как реактивные самолеты.
Я задержал только Костю.
– Мне нужны исторические аналогии того, что происходит сейчас. Я знаю одно: всякий исторический катаклизм – это вопрос собственности. За всем этим бардаком стоит желание советской элиты превратить свои привилегии в собственность. Главный вопрос – как поделить и не передраться. Ведь национальные элиты тоже хотят урвать свой кусок. У американцев есть пословица: техасец ворует только в Техасе. И это правильно. Поэтому, прежде чем своровать, надо прочертить границы. А дальше действовать по феодальному принципу: что упало с воза на территории твоей вотчины, то твое. Воз – это пресловутая общенародная собственность, вотчина – это союзная республика. Прибалтика только начало. Союз распадется по границам республик. Черт с ними со всеми! Но если и Россия распадется на вотчины, то будет полный пипец. Что ты об этом думаешь?