Прогулки с Хальсом
Шрифт:
Ян Стен ответил с подкупающей простотой:
— Поверьте, Франс, и в лохмотьях, и в дорогом наряде я навсегда останусь самым преданным вашим другом и почитателем.
Дирк слегка оттаял. Несмотря на то что гость вырядился по испанской моде, он хороший человек, сразу видно.
— Прошу вас, называйте меня Дирком, — сказал он, крепко пожимая протянутую ему руку. — А я, если позволите, буду называть вас Яном.
— Согласен! — воскликнул Ян Стен. — От всей души согласен! — Он с улыбкой повернулся к Франсу: — Могу ли я засвидетельствовать свое уважение вашей чудесной супруге? Если бы не ее мудрое вмешательство тем злополучным
— Госпожа Хальс умерла два года назад, — ответил Франс.
От неожиданности Ян развел руками:
— Не знаю, что и сказать… Простите меня. Но почему вы не сообщили об этом печальном событии?
— Я отправил письмо в Рим, но оно вернулось обратно с уведомлением, что вы покинули город, — объяснил Франс. — А вашего нового адреса у меня не было.
Ян кивнул.
— Это правда. Я не мог писать из Испании, потому что письма вряд ли дошли бы до вас…
— Вы жили в Испании? — перебил с интересом Дирк.
— Три года, — коротко ответил Ян. И пояснил, словно это что-то меняло: — Я жил в Севилье, в доме моего учителя, художника Франсиско Пачеко.
Воцарилась неловкая пауза. Дирк силился понять, как мог добропорядочный голландец отправиться во враждебную страну, пускай даже с такой невинной целью?! Как бы Франс не рассердился и не выгнал гостя из дома! Но вместо этого брат кашлянул в кулак и нерешительно спросил:
— И… чему же учит этот живописец?
Дирк удивился. Неужели это произнес Франс? Когда семья Хальсов покидала Антверпен, спасаясь бегством в свободные северные провинции, брат был подростком. Он видел зверства, творившиеся вокруг по приказу испанского короля, и ненавидел даже название этой страны! И вдруг — нате вам! Является какой-то юнец, как ни в чем не бывало объявляет, что прожил в проклятой Испании три года, а Франс спрашивает, чему его научил испанский живописец!
Однако гостя этот вопрос совершенно не удивил. Ян Стен снял шляпу, небрежно бросил ее на стул и начал свой рассказ. Вскоре Дирк увлекся и на время позабыл, что речь идет о врагах, с таким восторгом говорил Ян о доме своего учителя.
Дом дона Пачеко называли в Севилье академией всех искусств. Там собирались самые талантливые люди Испании: писатели, художники, актеры, философы, ученые… Бывал в доме и дон Мигель Сервантес, автор нашумевшей книги о похождениях Дон Кихота — в жизни мелкого, неудачливого служащего.
Дон Пачеко в обучении применял самые простые методы: ставил натюрморт или натурщика и заставлял учеников их писать. Впрочем, обучать на реальной натуре весьма непросто. Самый острый и непокорный художник современности, итальянец Караваджо, насаждал в Италии новую манеру: «Писать то, что видишь и как видишь». Позже это назвали «изображать жизнь в формах самой жизни», и много было вокруг шума и споров, страстей и мук, карьер и чинов, хотя, казалось бы, как это просто — писать то, что видишь! Попасть в мастерскую Караваджо Яну Стену не удалось: великий живописец редко брал учеников. Он посоветовал молодому человеку обратиться к дону Пачеко, который был известен как добросовестный и знающий профессионал. Вот так Ян Стен оказался в Испании.
— Большая ли мастерская
— Очень большая, — ответил Ян. — Дон Пачеко известен не только в Испании, и ученики стекаются к нему со всей Европы. Он весьма образованный и гостеприимный человек, его дом открыт для всех. Но особое внимание дон Пачеко уделял моему другу Диего Веласкесу…
Тут Дирк не выдержал и перебил гостя:
— Вашему другу? Вы подружились с испанцем?!
— Да, — подтвердил Ян Стен без тени смущения. — Диего наполовину испанец: его мать принадлежит к знаменитому испанскому роду Веласкес, а отец — португалец из новоиспеченных дворян да Сильва. Говорят, что прадед Диего, командор Веласкес, был губернатором острова Куба. Впрочем, знатная родня не поддерживает отношений с семьей Диего, и это большая удача. В Испании ремесло живописца считается низким занятием, недостойным отпрыска знатного рода.
— Значит, ваш друг талантливый художник? — спросил Франс.
Дирк снова бросил на него изумленный взгляд. Что случилось? Почему брат задает такие дурацкие вопросы вместо того, чтобы прекратить разговор и выставить из дома человека, называющего своим другом ненавистного испанца?! Это все проклятое любопытство художника! Прав господин пастор: чрезмерное увлечение искусством большой грех. Франс позабыл о патриотизме, а ведь недавно служил в отряде стрелков, готовился защищать родной город от испанского вторжения!
Пока Дирк раздувался от злости, Ян вышел из комнаты и вернулся с холстом, свернутым в рулон. Он развернул холст, прикрепил его к подрамнику и отступил назад.
— Смотрите, господа, — сказал он, указывая на картину. — Судите сами, насколько талантлив мой друг.
Братья подошли поближе. Дирк посмотрел на холст и тут же повернулся к Франсу, пытаясь уловить его мысли. Лицо Франса было бледным и напряженным, он внимательно вглядывался в картину — деталь за деталью, сантиметр за сантиметром…
Сюжет Дирку не понравился. Иногда Франс рисовал похожие сценки из трактирной жизни. Например, «Веселое общество», где он изобразил веселую вдовушку Эмму Вриенс, одураченного бальи второго ранга и известного волокиту Михиля де Валя. Эта картина стояла на самом видном месте в мастерской, и Франс категорически отказывался ее продать. Подобные жанровые сценки очень нравятся крестьянам и ремесленникам, украшающим свое жилище. Дирк считал, что искусство — слишком высокая материя, чтобы пачкать ее изображениями кабацких пирушек. Франс никогда не спорил с братом, только сочувственно хлопал его по плечу.
— Диего любит писать бодегоны, — объяснил Ян. — «Бодега» — это испанский трактир для простонародья, отсюда и название картин. Дон Пачеко не одобрял такие сюжеты и часто порицал Диего за то, что он не выбирает более высокие материи.
— А что отвечает на это ваш друг? — спросил Франс.
— Диего говорит, что предпочитает быть первым в делах простых, нежели вторым в деликатных.
Дирк невольно прыснул в кулак и посмотрел на брата. Франс не отрывал взгляда от людей, сидящих за грубо сколоченным деревянным столом, которые были изображены на картине. «И что здесь особенного? — удивился Дирк. Он снова уставился на полотно и нахмурился. — Странная троица. Никаких пьяных физиономий, никаких застольных песен и танцев, шума и веселья… Такое впечатление, словно они находятся на ученом диспуте, а не в трактире!»