Проигравшему достается жизнь
Шрифт:
Городок, в котором родилась красавица Рина, был маленьким и грязным, неудивительно, что она здесь три года не появлялась! Одноэтажные дома на окраине стояли так тесно друг к другу, будто вокруг была не бескрайняя степь, а тайга, или же бездонные океанские воды. Ближе к центру встречались и многоквартирные дома, самый высокий дом пятиэтажный, да и тот один. Остальные высотой в два и три этажа. Центром культуры и главной достопримечательностью являлся городской рынок, но сегодня он был закрыт, ветер гулял меж пустых рядов, гоняя обрывки целлофана и
– Краснопартизанская улица где, не подскажете? – вежливо спросил у него Володя.
– Чего-о? – мужик вцепился в бутыль.
– Улица Краснопартизанская. Красно – Партизанская, – по слогам выговорил Стеценко.
Мужик какое-то время стоял, соображал.
– Красно, – Володя ткнул пальцем в свою толстовку, – и партизан, понимаешь? Война. Гитлер капут, – безнадежно сказал он.
– А! Партизанская! Дык, это здеся! Вон она, Партизанская! – мужик махнул рукой, чуть не выронив бутыль.
– А дом номер пять?
– Чего-о?
«Должно быть, в начале улицы. Найду».
– Спасибо, говорю!
– Слышь? Дай на опохмелку! В честь праздничка!
– А какой сегодня праздник?
– Дык! Новый год!
– Сегодня двенадцатое.
– Какое?! Елки! Двенадцатое! Скоро ж старый Новый год! Дай на бутылку, а?
– А это что? – кивнул Володя на пиво.
– Дык! Это ж разве выпивка? Да не один я. На водку дай, слышь?
– Пить вредно.
– Дык, это мы слыхали. Десятку дай, хотя бы!
Чтобы отвязаться, Володя достал из кармана пятьдесят рублей, мельче не было.
– Это дело! – обрадовался мужик и, прижав к себе бутыль, потопал обратно в ларек.
А он свернул на Краснопартизанскую и, чертыхаясь, когда машина подпрыгивала на очередном ухабе, медленно поехал вдоль улицы, ища дом номер пять. Здесь был разбитый, весь в трещинах и выбоинах, но хотя бы асфальт.
Домом номер пять оказалась старая кирпичная трехэтажка, во дворе меж деревянных столбов были натянуты голые бельевые веревки, поодаль ржавела завалившаяся на один бок карусель. Похоже, кризис здесь начался не прошлой осенью, он в этих краях и не кончался.
Сверившись с листком, на котором рукой Вали был записан адрес Кудрявцевой-старшей, Володя, сделав нехитрые подсчеты, вошел в первый подъезд. Квартира номер семь находилась на втором этаже. Он стал подниматься по лестнице. Пахло кошками, мочой и еще чем-то премерзким, так что желудок болезненно сжался, к горлу подступила тошнота. На площадке второго этажа разливалась зловонная лужа, видать, кто-то не донес. Подоконник был отодран с мясом, стены выщерблены, местами зиял кирпич.
«Разруха», – подумал он, подойдя к квартире номер семь. На двери даже почтового ящика не было, как на всех остальных. Газет хозяева не читали, а писем не ждали. Он хотел, было, позвонить, но потом увидел, что дверь открыта и вошел.
– Есть
Перед ним было две двери, одна в комнату, другая на кухню, обе распахнуты настежь. Сначала он заглянул на кухню. Здесь было еще гаже, чем на лестничной клетке. Та же вонь, да еще остатки еды на давно не мытых тарелках вперемешку с окурками, обои, засаленные так, что их первоначальные цвет и рисунок не определялись, потолок в желтых разводах, на линолеуме следы грязных ботинок. И – никого.
– Хозяйка! – повторил он.
Поскольку никто не отвечал, Володя прошел в единственную комнату. На продавленном диване, закутавшись в рваное тряпье, храпел похожий на бомжа мужик. Старуха с нечесаными волосами сидела за столом и пыталась что-то разжевать, медленно двигая челюстями.
– Извините, а где хозяйка?
– А где Колька? – подняла на него блеклые глаза старуха.
– Какой Колька?
– Ты куда Кольку дел, паскуда? – она медленно начала подниматься из-за стола. – Я ему все деньги… Деньги отдала…
– Вот они деньги, успокойтесь! – он торопливо полез в карман, достал мятые пятьсот рублей и протянул ей.
Какое-то время старуха бессмысленно смотрела на деньги. Потом замычала:
– Мы-мы-мы… Не м-м-мои… – Но потом вдруг встрепенулась, проворно схватила купюру и крикнула: – Сашок! Гуляем! Слышь, Сашок?
Мужик на продавленном диване даже не шевельнулся.
– Вы Кудрявцева? – сообразил, наконец, Володя.
– Ну.
– Мать Ноябрины?
– Ринка… Шалава… Бросила меня… Обманула…
– Я вам еще денег дам, – торопливо заговорил он. – Да вы сядьте. Сядьте.
– Ринка, что ли, прислала? – она покачнулась и медленно опустилась на стул. Движения старухи были неуверенные, взгляд мутный.
– Вас как зовут? – спросил он.
– Ну, Мария.
– А по отчеству?
– Ивановна. А что? – настороженно спросила Кудрявцева.
– Когда Рина вам звонила в последний раз?
– Я не помню, – она вдруг заплакала. Володя растерялся. – Выпить бы мне…. – Кудрявцева подняла голову. – Слышь, Сашок? Сходил бы ты. Вот они, деньги.
– Вы работаете?
– Где? – неожиданно зло спросила она. – Последний цех недавно закрылся. А какой был завод! Все на биржу пошли. Сторожа – и те стали не нужны. Везде кнопки понаставили. Раньше я полы мыла. Жильцы скидывались по пять рублей… лишних пять рублей нынче нет ни у кого, слышь? Кому я нужна? – Она опять заплакала.
– Я дам вам еще денег, – он сам готов был заплакать. Вот тебе экстрим! А кто-то на горных лыжах катается! – Только ответьте мне: когда Рина вам звонила в последний раз? – безнадежно повторил он свой вопрос.
– Рина? Осенью еще, – Кудрявцева подняла голову, взгляд стал осмысленным. – Ноябрина, дочка моя… кровиночка… Денег обещала прислать. А потом исчезла. Я думала, к Новому году пришлет. Бросила, выходит, мать. А ведь я ее одна вырастила… Ночи не спала, все дочку… дочку поднимала, слышь? Вот она, благодарность…