Проигравший. Тиберий
Шрифт:
В один из дней Постум увидел приближающийся к Планазии корабль. Он как раз на небольшой лодочке объезжал места возле прибрежных скал, где у него были поставлены ловушки на омаров, когда на горизонте показался парус.
Это было событием чрезвычайным: кораблям не полагалось приставать к острову, кроме единственного судна, раз в месяц привозившего припасы и раз в полгода — смену караула. Неизвестный корабль шел без каких-либо опознавательных знаков, но уверенно, не делая попыток спрятаться за крутыми скалами — прямо к бухте, где обычно вставало на якорь дежурное судно. Постум, бросив свои ловушки и повыкидывав из лодки пойманных
Вполне возможно, что корабль привез для него хорошие вести. Но кто знает — а вдруг госпожа Ливия решила подстраховаться? От стражи, недавно прибывшей на смену, Постум кое-что узнал — в частности о слухах, ходивших по Риму. Как бы гам ни было, он решил на всякий случай приготовиться к тому, чтобы подороже отдать свою жизнь. Даже безоружный он сумеет захватить с собой хотя бы одного из своих убийц.
Стражники тоже заметили подозрительный корабль: центурион поднимал по тревоге подчиненных, чтобы ни у кого не создалось ложного впечатления, что они тут бездельничают, вместо того чтобы ревностно охранять государственного преступника. Постум окликнул центуриона и сделал ему знак, что сейчас подойдет. Все они — и стража и охраняемый — встали на берегу и смотрели, как от корабля отделилась лодка, в которой, кроме двух пар гребцов, находились еще двое — один человек в сенаторской тоге стоял на корме, а рядом с ним сидел другой, чья голова была закрыта накидкой из плотной ткани — невозможно было определить даже, мужчина это или женщина.
Приблизившись к берегу, сенатор назвал свое имя, но начальник стражи и так узнал его: Фабий Максим. Выбравшись из лодки, Фабий помог другому человеку, закутанному в покрывало, сойти на берег. Потом подозвал к себе центуриона.
— Важное государственное дело, — сказал он, — Прикажи солдатам удалиться на достаточное расстояние и сам иди с ними. Заключенный Агриппа Постум пусть останется.
Удивившись и несколько обидевшись на такое приказание, начальник стражи подчинился, напоследок бросив взгляд на Постума. И удивился еще больше, когда увидел, что преступник против обыкновения бледен и словно бы готов расплакаться. Центуриону не приходилось видеть Постума таким. Между тем гребцы, оставшиеся в лодке, принялись согласно грести назад к кораблю — очевидно повинуясь распоряжению, полученному ими раньше.
Постум так и стоял, не находя сил двинуться с места или хотя бы поприветствовать сенатора и его странного спутника поднятием руки. Одет был Постум в рваную хламиду, которую надевал, когда отправлялся на ловлю. Но и при всем убожестве его одежды, онемевший от внезапно нахлынувшего волнения, он выглядел довольно внушительно.
— Я рад тебя приветствовать, Агриппа Постум, и видеть, что ты здоров, — сказал Фабий, подойдя к нему поближе, — Теперь ты должен приготовиться к одной большой неожиданности. А я удалюсь на некоторое время.
Он отошел, а спутник его — видно было, что это мужчина невысокого роста, — немного помедлив, откинул с лица покрывало. Постум не удержался и вскрикнул, почувствовав, что ноги не держат его и он вот-вот сядет на песок. Перед ним стоял император Август, по лицу которого катились слезы.
— Сын мой! Мой несчастный сын! — сдавленным голосом выговорил Август и раскрыл навстречу Постуму объятия. Агриппа шагнул к нему, и они — дед и внук — обнялись.
— Прости меня, милый Постум, прости меня, — говорил тем временем Август, заглядывая внуку в глаза. — Я все теперь знаю. О, как я виноват перед тобой!
— Ты просишь у меня прощения? — воскликнул Постум, — Не говори так, цезарь! Как я могу сердиться на тебя, прощать или не прощать? Ты для меня — самый лучший, самый справедливый из всех людей на свете!
И он, встав на колени, поцеловал руку императора. Август, все еще не в силах справиться с рыданиями, другой дрожащей рукой гладил Постума по голове.
Им понадобилось еще несколько минут, чтобы успокоиться.
— Присядем где-нибудь, мой милый, — предложил наконец Август, — Нам надо поговорить, и разговор этот будет долгим, как я догадываюсь. Не веди меня к себе, поговорим здесь, чтобы нас никто не подслушал.
Они присели на прибрежных камнях, еще теплых от дневного солнца, которое уже начало садиться.
— Сразу скажу тебе, что мою ошибку мне помог осознать Германик, — сказал Август, — Он на многое открыл мне глаза и над многим заставил задуматься. По его совету я даже виделся и разговаривал с твоим вольноотпущенником.
— Ты говорил с Клементом, цезарь? — удивился Постум. — Ну тогда ты действительно знаешь все. А теперь — даже больше, чем мне удалось в свое время узнать.
— Увы, мой милый, — горестно произнес Август. — Всю жизнь я был слепым щенком, которого на веревочке вели туда, куда нужно его хозяевам. Ты не представляешь себе, как это страшно и обидно — в конце жизни выяснить, что ты жалкий старикашка, напрасно возомнивший себя мудрым правителем. Я напрасно прожил жизнь, милый Постум. Бедный Марцелл! Бедный Марк! Все могло бы быть по-другому!
— Что ты, цезарь! — воскликнул Постум. — Это неправда! Ты — величайший из всех правителей, каких знал Рим! Твоя жизнь достойна того, чтобы ей поклоняться, а тебя самого впереди, несомненно, ждет божественное перевоплощение!
— Ты так думаешь, милый? — спросил Август, и видно было, что он очень доволен. Отчасти тем, что внук не сердится на него, а отчасти потому, что всегда любил, если его хвалили, да еще так искренне. — А что? Я ведь неплохо потрудился на своем веку и немало хорошего сделал. А все мои ошибки… Я исправлю их, вот увидишь!
— Прости, цезарь, — Постум немного помялся, но все же продолжал: — Не время и не место тебя об этом спрашивать… Но не спросить я не могу. Что будет с Ливией теперь, когда ты все знаешь?
Август помолчал.
— Понимаю тебя, мой сын, понимаю, — сказал он наконец. — Ты — римлянин. Да что там, может быть, ты лучший из римлян, а настоящий римлянин всегда должен мстить врагам. Ливия лишила тебя отца и братьев…
— Она лишила тебя самых преданных друзей, цезарь!
— Да, да. Это так, — грустно сказал Август. — Но в данном случае, милый Постум, я хочу просить тебя о невозможном. Прости ей все зло, которое она тебе причинила. Я не могу наказывать ее.