Проигравший. Тиберий
Шрифт:
Под восторженные крики сенаторов Тиберий сел на скамью, пожав плечами. К нему отовсюду сразу протянулось множество рук, выражающих одну общую мольбу.
— Прими власть, Тиберий!
— Управляй нами! Управляй государством!
— Цезарь! Цезарь! Император!
Тиберий сидел с каменным лицом, никак не реагируя. Но когда шум стал невыносимо громким и несколько человек, сидевших неподалеку, упали на колени, продолжая протягивать к нему умоляющие руки, он, казалось, пришел в сильное смущение — набросил полу тоги себе на голову
Не все из присутствующих, однако, были охвачены верноподданнической страстью. Среди сенаторов — как ни выхолощен был состав сената за последние десятилетия — все же оставались люди, принадлежавшие к древним и гордым фамилиям. С изумлением они наблюдали за поднявшейся вакханалией: при Августе такого раболепия не было.
Два закадычных друга, сенаторы Азиний Галл и Квинт Гатерий, как раз были представителями аристократических родов. Пользуясь тем, что за общим шумом их никто не слышит, они громко разговаривали.
— Бедный Рим! — насмешливо сказал Гатерий. — Того и гляди, он получит правителя не хуже, чем какой-нибудь восточный деспот. Посмотри на них, Галл! Они сейчас ему ноги станут целовать, мерзавцы!
— А чего ты хочешь от них, Гатерий? — презрительно выпятил нижнюю губу Азиний Галл. — Это же бывшие лавочники, выкупившие себе когда-то всадничество. Среди них даже сыновья вольноотпущенников есть, и ты знаешь кто.
— Но каков Тиберий! Вот увидишь — он сейчас начнет отказываться от императорской власти, — сказал Квинт Гатерий, — Это по нему видно. Но зачем он так поступает? Хочет подольше понаслаждаться спектаклем? Да ведь он никогда не был большим охотником до зрелищ!
— Ничего тут нет странного, — ответил Галл. — Его станут упрашивать, он будет отказываться, но дня через три согласится. Кто тогда сможет упрекнуть нашего Тиберия в том, что он узурпатор? Он лишь согласился на всеобщую просьбу — вот и все. И не одни мы — весь Рим станет просить его. И вместе с властью Тиберий получит в руки отличный козырь.
— Да уж, несомненно, — сказал Гатерий. И, придвинувшись поближе к уху товарища, вполголоса произнес: — Что бы сейчас кричали сенаторы, если бы Германик вместе с войском вошел в Рим?
Они понимающе переглянулись. Потом Галл, увидев несколько направленных на себя неодобрительных взглядов — чего это они расселись, когда все вокруг стоят и умоляют, — незаметно подмигнул Гатерию, поднялся на ноги и зычно, перекрывая всех, прокричал:
— Слово Тиберию! Дайте ему слово! Отпустите его!
Последняя фраза относилась к двум сенаторам, которые уже доползли до Тиберия и обнимали ему ноги, крепко ухватившись, как тонущий хватается за проплывающее мимо скользкое и противное, но такое спасительное бревно.
Тиберий (он снова был с открытой головой) оттолкнул от себя податливые сенаторские тела и встал. Крики захлебывались, стихали.
— Отцы сенаторы! Друзья! Я выслушал вас и теперь прошу выслушать меня и отнестись к моим словам с пониманием и уважением. То, о чем вы просите меня, я выполнить не могу. Я уже немолод. Мне пятьдесят шесть лет, и у меня слабое здоровье. Вы хотите взвалить на мои старые плечи непосильный груз. Я не могу его нести…
Договорить Тиберию не дали. Едва смысл его речи стал доходить до сенаторов, как они опять подняли крик. Теперь уже не двое, а человек двадцать ползли к нему, чтобы ухватиться за тогу. Азиний Галл подмигнул Гатерию, бровью указав на этих льстецов:
— Видел бы Германик. Уж он привел бы их в чувство!
— Можно не сомневаться, — согласился Гатерий и вполголоса сказал: — Если бы Германик был здесь, уважаемые сенаторы сейчас занимались бы одним вопросом: кто же все-таки приказал убить Постума? И ставлю голову в заклад — докопались бы до истины.
Галл мимолетно приложил палец к губам, показывая, что лишнего говорить не нужно. Оба собеседника вновь обратили взгляды на Тиберия, который поднял руку и требовал тишины.
И опять ему дали говорить, и опять он повел медленную и тяжеловесную речь, наполненную жалобами на здоровье (это при его-то бычьей шее и широченных плечах), на непомерную тяжесть ответственности. И его снова прервали. Так повторялось несколько раз.
Наконец, делая вид, что устал спорить, Тиберий обратился к консулам с просьбой прекратить заседание. Завтра надо будет продолжить, сказал он, — и, возможно, господа сенаторы сумеют найти кого-нибудь, более достойного, чем он, быть единовластным правителем.
Оба консула только разводили руками — они не в силах были заставить сенаторов прекратить мольбы. Тогда Тиберий поднялся. К нему тотчас же подбежал Сеян со своими угрюмыми батавами. И под надежной охраной Тиберий быстро прошел к выходу из здания. Его никто не посмел задерживать — все видели, как решительно, не стесняясь бить почтенных сенаторов древками копий, гвардейцы-батавы расчищали ему дорогу. Он вышел из сената, и сразу с улицы донесся громогласный рев толпы:
— Да здравствует Тиберий Цезарь! Да здравствует Тиберий Цезарь!
Не принимая во внимание того, что крики граждан были приветственными, отряд батавов врезался в толпу, как в строй неприятеля. Тиберий невозмутимо шел внутри прямоугольника, образованного охраной, а Сеян командовал — и гордые римляне отлетали в стороны под ударами германских кулаков и тяжелых германских палиц, которые из предосторожности батавам было все-таки приказано обернуть плащами. Многие были серьезно покалечены — даже такие смягченные удары вполне оказались в состоянии переломить руку, плечо или разбить голову до крови. Но жалобные стоны пострадавших по-прежнему заглушал восторженный рев: