Проигравший. Тиберий
Шрифт:
— Думаю, что смогу, — без улыбки ответил Тиберий.
— Обязательно надо сделать так, чтобы надгробную речь прочитал и Друз. Это и тебе прибавит веса, и ему будет полезно. Негодяй только и знает, что проигрываться на скачках да развратничать с кабацкими шлюхами. Пусть люди видят, что он — твой сын и что ты ему доверяешь.
— За армию я спокоен, — произнес Тиберий, но как-то не очень уверенно. — Ты не думаешь, матушка, что армия станет вмешиваться в наши дела?
— Армия в руках Германика, — нравоучительно проговорила Ливия, — А он подчинится решению сената безоговорочно. Ведь он такой, наш Германик.
— Да, а сенат? — спросил Тиберий, —
— Сенат, мой дорогой, тебе придется брать в узду самому, — сказала Ливия, — Сенат — мужское дело. Но я верю, ты справишься и заткнешь рты всем насмешникам.
Ливия замолчала, улыбаясь каким-то своим мыслям.
— Ты, наверное, удивишься, сын, — произнесла она чуть кокетливо, что заставило Тиберия недоуменно поднять брови, — но Август в своем завещании даровал мне его собственное имя. Когда завещание будет оглашено и его утвердит верховный понтифик, меня станут звать Юлия Августа. Как тебе это нравится?
Тиберий пожал плечами:
— Не знаю… Я вообще редко называю тебя по имени в своих мыслях, матушка. Можно сказать, никогда не называю. Если тебе это важно…
— Я редко стану пользоваться этим именем, — пообещала Ливия. — Только в самых важных случаях. Если ты, мой дорогой, будешь отсутствовать в Риме и на время доверишь мне дела… Кстати, вот возьми, но пока не надевай.
И она протянула Тиберию перстень Августа с печатью, которой полагалось скреплять императорские эдикты и письменные приказы. — Я сняла его сразу, не дожидаясь, пока палец распухнет, — объяснила она. — А ты наденешь его, когда народ принесет тебе присягу верности…
Но Тиберий, не слушая Ливию, выхватил перстень у нее из рук и сразу стал напяливать на свой правый указательный палец. Перстень не налезал — он даже и на мизинце бы не поместился — такие у Тиберия были большие руки. Но Тиберий все пыхтел и морщился — ему не терпелось увидеть свою руку десницей императора. Не получилось, и он со вздохом, подув на пальцы, сунул этот символ верховной власти в кошелек у пояса.
— Надо будет отдать ювелиру, чтобы сделал пошире, — пробормотал он.
— Конечно, сын. Но это успеется, — сказала Ливия. — Поспешить же нам следует вот в чем. Ты, кажется, собираешься отправить этого твоего ужасного Сеяна в Рим?
— Он отправится сегодня же.
— Прикажи ему первым делом, перед тем как навестить отца или кого бы то ни было, пусть найдет Саллюстия Криспа. Он знает его?
— Кто же не знает Криспа?
— Так вот. Пусть твой Сеян скажет Криспу от моего имени одно только слово: пора! Он запомнит?
— Чего тут запоминать? — удивился Тиберий. — А что «пора»? — вдруг с подозрительностью спросил он.
Ливия высокомерно оглядела сына.
— Ты мне не доверяешь? Напрасно. Доверься мне, милый Тиберий, ведь если бы что-то задумала против тебя, то давно бы исполнила задуманное. Крисп должен сделать одно срочное дело — вот и все. Это дело такое, что лучше будет, если ты ничего о нем пока не будешь знать.
— Матушка, матушка, — покачал головой Тиберий.
— Не приставай ко мне с ненужными вопросами, сын! — вдруг разозлилась Ливия. — Ты сам обязан догадаться и молчать, потому что это опасно для тебя! Я, старуха, — и то понимаю, что нужно делать в первую очередь! И между прочим, выполняю за тебя твою работу.
— Я
— О тупица! — воскликнула Ливия, — Ну хорошо. Ничего особенно нового ты от меня не узнаешь. Крисп просто съездит ненадолго на один маленький островок…
Тиберий хлопнул себя по лбу.
— Я ведь говорила тебе о некоторых пунктах завещания, — сказала Ливия примирительным тоном, — Они, на мой взгляд, лишние. Зачем же ими портить всю картину?
— Ты права, матушка, права, как всегда, — виновато проговорил Тиберий. — Итак, пора?
— Пора.
Прежде чем выйти из спальни, Тиберий не удержался От того, чтобы еще раз не оглядеть мертвого Августа. Честно говоря, во время разговора с матерью ему все время было не по себе, не отпускало чувство, что вот вдруг старик очнется, приподнимется на подушках и каркнет: «Что, обгадились? Здорово я вас нагрел!» Но Август, безучастный ко всему, кроме газов, раздувающих его тело, лежал все так же неподвижно.
И Тиберий, проглотив комок нервной слюны, помотал головой облегченно и отправился разыскивать Сеяна.
Любопытно, что Сеян, только увидев подходящего к нему хозяина, бросился перед Тиберием на колени и поцеловал ему руку — то место на пальце, где должен был находиться императорский перстень. Получив указания, которые Тиберий дал ему, отведя в сторону, Сеян немедленно побежал за лошадью. Ему уже не терпелось скорее ехать в Рим.
Как только Сеян, в сопровождении десятка гвардейцев, покинул Нолу, в городе сразу заговорили о смерти императора. Из уст в уста передавались последние слова Августа, сказанные им его дорогой жене Ливии в присутствии свидетелей. Теперь народ толпился возле дома не только для того, чтобы отдать последнюю дань уважения императору, — все хотели видеть Тиберия, хотели получше разглядеть, как он переживает свое горе и какой он, оказывается, величественный, просто готовый император, и как этого раньше в нем никто не замечал?
Но официально объявлено о смерти Августа было лишь на следующий день. Всю ночь трое рабов трудились над трупом, чтобы придать ему как можно более свежий вид — выпускали газы из кишечника, делали дренаж мышц, выгоняя из них накопившуюся жидкость. Пудрили и румянили лицо, наводя на него естественный цвет только что умершего человека. У них все получилось неплохо — по крайней мере, Август еще долго мог сохраниться таким и даже доехать до Рима почти не изменившимся.
Под утро Ливия приняла у них работу, похвалила их и дала каждому по пятьдесят золотых монет. После чего выпроводила рабов в сад, где они тут же были очень профессионально убиты гвардейцами. Которые в свою очередь и забрали золото себе, удивляясь такой большой награде за столь малую работу. Ни один из гвардейцев не знал, чем занимались убитые ими рабы в доме Августа. Им приказали — они выполнили приказ, вот и все.
Не успевших даже пикнуть специалистов по бальзамированию закопали прямо тут же, в саду, аккуратно закрыв могилу дерном, — и от них не осталось в мире совсем ничего. Даже памяти.
С утра к телу умершего императора стали допускаться все желающие. Разумеется, это не касалось простонародья — всяких там ремесленников и мелких лавочников, которые, обливаясь слезами и ломая руки, заполнили прилегающие к дому улицы. Внутрь дома, где лежал Август и находились его безутешные жена и сын-наследник, стража пропускала только должностных лиц и представителей римской и местной аристократии. Остальных гвардейцы отгоняли от входа внушительными пинками.