Происхождение боли
Шрифт:
— В нашем краю больше водяных мельниц: ветры у нас непостоянны, а реки порожисты.
— Пообещай, что заберёшь меня туда, — Дельфина наконец осмелилась обнять друга за талию, поддерживая его, совсем ослабшего от её чарований.
— Поедем, если хочешь, только вдруг там всё на так, как тебе грезилось?
— Именно так — я верю!
— … Я тоже верил, и поныне в сумерках ума приходит эта мысль, что до революции земля цвела, а люди были счастливы… Но ведь книгах Дидро или Вольтера…
— Книги — выдумка!
— Конечно. Ты права во всём, что говоришь, — иначе быть не может — но что-то у тебя упущено, забыто что-то важное.
Дельфина
— Это всё таракашки в твоей голове мельтешат, — сказала весело, — У меня всё…
— Почему ты разлюбила мужа?
— Ах!.. — резко отсела, плеснула руками по коленям, — … Это всё из-за дочери. Мало того, что у Анастази сразу родился мальчик, да ещё и этот изъян — шесть пальцев на ноге!..
— Какой же тут изъян? Тут прибыток. Вот было бы четыре…
— Брось свои шутки! Во всех таких вещах, конечно, виновата мать, а то, что вашей милости стукнуло за шестьдесят!.. Ну, и пожалуйста! Больше у нас ничего не будет: вдруг получится сын с двумя головами!
— А где она? Почему я её никогда не видел? («Не утопили же они малышку из-за второго мизинца!»)
— Обычно гостит у родни, у кого-то из шести тётушек и трёх дядюшек по разным лютеранским городкам. Есть ещё семьи кузенов и кузин, и везде её обожают. Она едва говорит по-французски и всем-то видом — немка. Туда её и замуж, очевидно, отдадут лет через пять-шесть.
Тут постучалась Тереза и предупредила в приоткрытую дверь:
— Сударыня, барон приехал, вас ждут к обеду через двадцать минут.
— Входи, — крикнула ей Дельфина, — Проводи господина Эжена и живо ко мне!.. Ну, иди, мой любимый!..
Добрая камеристка, тридцатишестилетняя наполеоновская вдова, давно уже отказавшаяся от собственной жизни, которую могла бы составить только из любовников и детей, обожала свою хозяйку, и к её неприкаянному кавалеру, за два с половиной года не подарившему ей ни булавки, была полна симпатии. Взяв под руку, она довела его до чёрной лестницы, опередила, помахала снизу в знак безопасности. Эжен спустился, вышел, и Тереза убежала, он же, постояв на крыльце пред утихающим снегопадом, вернулся, взошёл наверх и направился в другое крыло по анфиладе, видя каждую новую пару дверей в более ярком ореоле. За четвёртой он нашёл своё чудо — ель до потолка, увешанную стеклянными шарами с позолотой глаже зеркала, хрустальными бусами, бантами из газа с люрексом, снежинками и звёздами из крашеной соломы. К её крупным веткам крепились подсвечнички на прищепках. Рождественские огни догорели, лишь кое-где из воскового оплывыша торчал фитилёк, а хвоя осыпалась на пол, но этого Эжен не замечал, обходя дерево и шепча в восторге: «Tanne!..». Вдруг что-то прошуршало у полузанавешенного окна. Эжен заставил своё зрение просочиться сквозь плотную ткань, словно прокалывая её миллионом иголок, и увидел маленький девичий силуэт в углу подоконника. Повернулся к выходу, но самого его заметили гораздо раньше.
— Стойте, потойтите сюта!
Вернулся, забрался за портьеру с другой стороны.
— Простите, что потревожил, мадемуазель.
— Афкуста, — представилась девочка лет одиннадати-двенадцати, — А фас как софут?
— Эжен.
На коленях она держала книгу, в руках — деревянный нож. Сероглазая, тёмно-русая, простоликая, она никому бы не показалась
— А кто фы?
— Ваш покорный слуга.
Девочка улыбнулась:
— Это не отфет.
— Что вы читаете?
Подняла и показал обложу:
Karl L. Immermann.
DAS TAL VON RONCEVAL.
— Это роман?
— Нет, трама, тракётия… Это тавняя хистория. Потщти лекента.
— Плохо.
— Што?
— Что есть трагедии.
Глава CXXX Колодец памяти
У Богородицы не было нимба, но прямо над Её головой на низком потолке мерцал блик, от которого бежали кольца отсветов, как волны по воде — от канувшего камушка. Соскользнув по стенам и вполовину потускнев, они стекались к ногам Пречистой, прятались под край Её бедной, тёмной ризы. Когда Она встала, чтоб подойти ближе к гостье, центр лучей-обручей сместился, сохраняя свою связь с Источником. Проходя сквозь Анну, святой свет подсказал о своём предназначении. Понимая теперь, что говорить ничего не нужно, паломница протянула обеими руками брошь.
— Как он? — тихо спросила Благодатная, бережно беря и с нежностью рассматривая талисман.
— Хочет вырастить дерево… Ему ведь удастся?
— Да, пусть…
— Вы встречались с ним… в Раю?
— Нет. В мире спящих, единственном убежище во время великого бедствия, когда всё небо было красным от пожара двух столкнувшихся планет. Никого не скорбел больше него. Увидев меня, он взмолился, чтоб его вернули туда, в огонь.
— Он считал себя виноватым во всём, но был ли таковым?
— Да, в нём оказалось больше гнева и силы, чем в других людях. Но он не хотел того, что случилось. А между тем тогда, на влажных и мягких долинах, вместивших вдруг всё человечество, прорастало что-то лучшее, чем наше разбитое блаженство. Мы, беженцы Царства Радости, признавались себе, что всегда с печалью и жалостью думали о братьях и сёстрах, брошенных в Царство Боли. И вот мы видим их, изумлённых нежданным, досрочным прекращением их терзаний. Многие мученики потом говорили, что обнимая этих несчастных, потерянных и обретённых, они испытывали не меньший восторг и отраду, чем в миг первого вступления в мир вечного света. Те же, грешники, получили утешение, на которое не смели надеяться. Даже ангелы, безвольные, бесчувственные существа, держали за руки своих отпадших родичей, не так уж и обезображенных, нисколько не свирепых. На всё это я указала ему со словами: «Ты можешь осуждать себя или хулить своих властителей, отгонять смирение, гнушаться покоем, но посмотри, как много любви здесь, вокруг».
— А он?
— Его глаза были черны и глухи, отчаяние — обширно до того, что свет уразумения увиденного и услышанного в тот момент должен несколько веков лететь сквозь пустоту и лишь затем достигнуть сердца его духа… Не показалось ли тебе, что утешение его уже близко?
— Нет, но, может, моя провожатая, Дануше, окажется зорче. Ей как раз нужно встретиться с ним.
— Ты много заботишься о других, но у тебя есть и свои дела.
— Они мне кажутся каким-то тупиком…
— Отчего же? Всё довольно просто. Пойдём.