Происхождение боли
Шрифт:
— С вас сто восемьдесят франков, — ответил ему дежурный.
— За что?
— За поиски господина Шардона. Согласитесь, что всякая работа должна быть оплачена.
— Я думал, полицию содержит государство.
— Сударь, что вы пререкаетесь? Ни один частный сыщик не потребует меньше трёхсот!
Пришлось раскошелиться. Затем намечалась раздача кредитов у Фликото, но Дворец Правосудия и возможность свидеться с Клеманом сбили Эжена с курса. Де Люпо только что вернулся с утреннего совещания и что-то заносил в свой календарь.
— А, — кивнул посетителю, — барон! Вы с известиями
Эжен поймал себя на том, что хочет справиться о том, какую цену можно предложить бедному семейству за их четырнадцатилетнюю дочь, но быстро сообразил, что после подобного вопроса может не выйти отсюда живым.
— Ни то ни сё. Прознал, что в ноябре один журналист искал на вас компромат. Очевидно, кто-то ему это поручил.
— Вы выяснили, кто?
— Не успел. Да и средствами не очень-то располагаю.
Клеман, морщась, вынул из-под стола шестьсот франков бумажками:
— Э-эх!..
— Я ж не себе…
— Да мне не жалко…
— Можно было бы его прижать, но в чём он виноват? Все вертятся, и он как все… Пусть лишний раз поужинает сытно.
Оба понимали, что до журналиста в лучшем случае дойдёт пара сотен.
— Разумеется. Я просто… Вам должно быть неприятно этим заниматься.
— С одной стороны, да. Но с другой — это очень занимательно. Любопытно… Ну, до встречи.
— Счастливо… О, Эжен! Такой вопрос: вы, говорят, регулярно бываете в одной новой ночлежке в Латинском квартале. Не встречался ли вам там никто по имени Феррагус? Или, может, кто-нибудь упоминал о нём?
— Феррагус? Не припомню. Радамант с Аграмантом заглядывали, а об этом ни слуху ни духу.
— Ну-ну.
По пути к Фликото Эжен твёрдо решил спустить все клемановы деньги на милостыню, а Жуя расколоть как-нибудь нефискально.
За приёмом просителей он вспомнил о Даниэле д'Артезе, которому, наверное, уже неделю назад обещал круиз по богатому дому. В ресторане писателя не было, значит нужно искать его или на Четырёх Ветрах, или в библиотеке Святой Женевьевы. Вторая пространственно ближе.
Войдя в храм букв, Эжен едва не наступил на молосского дога тигровой масти, короткохвостого, но лопоухого, дремавшего без привязи у двери. Вид красивого и кроткого зверя как-то особенно обогрел сердце подпольного жизнелюба.
— Господин, — тихо обратился Эжен к регистратору, — Не подскажете, Даниэль д'Артез тут?
— Да, с самого утра.
— Можно я за ним поднимусь? — распевная ангельская интонация.
— Поднимитесь, сударь.
Стараясь больше ни на что не заглядываться: ни на дубовые шкафы, в которых за древним, оплывшими стёклами зловеще поблёскивала позолота на коре фолиантов; ни на паутиноподобные своды, отражённые в лощёном полу; ни на аллегорические барельефы, наросшие повсюду в эпоху классицизма, как грибные уши на мёртвой берёзе; ни на окна, высота которых не укладывалась в глаз, — Эжен прошёл полчитальни и нашёл Даниэля.
— Привет. Чем заняты?
— Ничем особенным, — писатель захлопнул какую-то первопечатную поэму.
— Тогда, может, самое время сходить в гости?
— К кому?
— Ну, хоть к графу де Марсе.
— В таком виде?
— Если хотите, переоденьтесь: спешки нет.
— Я о вашем…
— С моим всё
Сдав книгу, Даниэль спросил:
— А почему именно к де Марсе?
— Он сейчас выздоравливает от тифа, значит, настроение у него должно быть лучше некуда.
На лестнице их обогнал интеллигент почтенных лет, тот самый, с которым Эжен заговорил, разыскивая шерсть. Он спешил к собаке, уже вскочившей и заплясавшей, завилявшей больше половиной тела.
— Оксфорд, мальчик! Соскучился! — ласково говорил псу его человек.
— Знаете, кто это? — шепнул Даниэль? — Профессор Изенгрим де Фороньеж, лучший в мире дантист.
— Зубной врач?
— Специалист по Данте Алигьери. Он также автор истории тамплиеров, монографии о Святом Бернаре, нескольких статей о Шекспире.
— Круто… Пойдём или поедем?
— Я так давно не был в карете…
— Понятно.
Через две минуты Эжен закрыл за собой и спутником дверцу фиакра.
— Как быстро испаряются твои спартанские принципы — вы это обо мне думаете?
— Оставим спартанские принципы Спарте. Вам нездоровится?
— О, имея такого друга, как Бьяншон, и при желании не разболеешься! Но вчерашние сутки… начисто вынесли мне мозг, как говорят студенты. И почему мне, а не мой, из меня или у меня?
— Если об исчезновении мозга вещать логично и грамотно — кто ж поверит!
— Нда. Ну, так вот. Прошлым утром я встал как обычно, но пошёл, и довольно спешно, к вашему другу, графу де Траю. Зачем? Без понятия! А он как будто меня ждал, при этом собирался уходить. Ему хватило, извините, наглости препоручить мне свою даму, спавшую тогда ещё в наряде Евы. «Главное, — сказал, — не позволяйте ей читать». Как вам ситуация!? Проснувшись, графиня долго и тревожно допытывалась, куда делся её возлюбленный; уяснив, что я не располагаю сведениями, поинтересовалась вами, затем, наконец, мной самим, а потом принялась описывать свой вчерашний вечер: Максим заказал побольше еды из ресторана к ужину, чтоб её пришлось нести двоим официантам. Когда молодые люди явились, он, граф, попросил их составить ночную компанию этой экстравагантной чете, объяснил им их обязанности, пообещал награду. И, по словам госпожи Анастази, лучшую часть ночи она пролежала на столе связанной и с накрытыми глазами, пока наёмники целовали ей грудь, а жених усердствовал в своей, главной роли… Ну, вот ответьте, что бы вы чувствовали, если бы с вами так немыслимо, жестоко откровенничала не любимая, но всё-таки… привлекательная женщина?
— Едва ли я развожделелся бы…
— Кто говорит о вожделении! Я — о крайнем смущении… Дождавшись графа, я со всей резкостью посоветовал ему в следующий раз кого-нибудь другого пригласить к себе в евнухи!
— А он что?
— Он ничего, но — дальше самое поразительное — выйдя из его квартиры на лестницу, я оказался на пороге его же спальни и увидел на кровати… себя самого, укрытого… и без признаков одежды. Невольно вскрикнув, я разбудил второго себя, и как только он открыл глаза, моё зрение и вся моя душа перенеслись в него, в меня лежащего, а на месте себя стоящего я обнаружил — вашего Максима!