Происхождение украинского сепаратизма
Шрифт:
В случае с Полуботком царь решил добиться более объективной информации о положении на Украине: он отправил туда Румянцева — доверенное лицо, с целью опроса населения. Полуботок с товарищами, крайне заинтригованные наказом, данным царскому посланному, решились на подкуп подьячих сенатской канцелярии с целью выведать содержание секретной инструкции. Когда это удалось, они отправили в нужные места ходоков, снабженных тоже инструкцией, предупреждавшей и указывавшей, что делать, как отвечать на вопросы Румянцева, какие сведения давать, а каких не давать. Посланы были распоряжения о сожжении документов. У самого Полуботка в доме служанка Марья сожгла какие-то бумаги, а палачу, состоявшему в ведении гетмана, приказано было эту Марью убить, да и еще кое-кого, чьих доносов и показаний опасались. Полковникам и сотникам приказывалось спешно помириться с обиженными ими людьми и даже ублажить их чем можно. Сыну Полуботка Андрею приказывалось призвать сотника любецкого и заверить его в полном удовлетворении, которое будет дано людям его сотни, лишь бы они, да и сам сотник, не жаловались Румянцеву на Полуботка. Велено писать жалобы на россиян, на их бесчинства, на тяготы от постоя войск. От своих людей, находившихся в казачьих отрядах, стоявших при границе на реке Коломаке, удалось добиться
Ни одному из перечисленных выше авторов, просматривавших|132: исторический материал, связанный с этим эпизодом, не попадалось сведений о пытках каленым железом, да и вообще о каких-либо пытках. Не найдено намека и на знаменитые речи Полуботка. Странно было бы и предполагать, чтобы крепостник, ненавидимый собственным народом, мог морально торжествовать над царем, державшим в руках многочисленные свидетельства народного недовольства старшиной и всеобщего требования упразднить ненавистные старшинские порядки. Судя по сохранившимся известиям о том, что Полуботку были показаны все эти материалы, можно заключить об обратной картине: не он укорял царя, а царь обличал его самого. Власти располагали документальными данными о его личных злоупотреблениях — скупке казацких земель, незаконном закрепощении во время управления черниговским полком.
Сам Полуботок, не дождавшись конца следствия, умер в крепости осенью 1724 года. Единомышленники его, Савич и Черныш, просидели еще около 2 лет и освобождены при Екатерине I, по ходатайству «врага Украины» кн. Меншикова.
Дело Полуботка означает переломный момент в судьбе казачьей старшины. Она ясно стала понимать, что эпоха ее хозяйничанья в Малороссии кончилась, что царь, раздраженный бесконечными путчами и изменами, решился прибегнуть к вернейшему средству ее обуздания — поднять на нее постоянно кипевшую ярость народа. Боязнь все потерять была, по-видимому, настолько сильна, что украинская аристократия перестает держаться за старинные казачьи права и все силы употребляет на удержание накопленных реальных выгод и ценностей. Она вступает на путь быстрого превращения в российское дворянство. История полна метаморфоз и перевоплощений; и это не первый случай, что насильническая буйная стихия становится с течением времени своей полной противоположностью. Отбросив прежние казачьи иллюзии, степная вольница вступила на путь имперского строительства Малороссии и всей России. Из нее вышли великолепные государственные, военные и церковные деятели, множество ученых, писателей,|133: да едва ли не вся та интеллигенция, которая, вместе с петербургской и московской, создала культуру мирового значения.
Такое превращение облегчено было смертью Петра. Петр не шибко жаловал и великорусское дворянство. Бывали минуты, когда он задумывался над его упразднением. Безусловно, между великорусским и малорусским шляхетством образовалась некая общность судьбы и общность интересов. Поэтому восстановление гетманства в 1727 г. и упразднение Малороссийской коллегии надо рассматривать не иначе как в связи с приходом к власти дворянства, открывшего после кончины Петра эру своего процветания. Характерно, что бригадира Вельяминова, главу Малороссийской коллегии, привлекли к ответственности за какие-то «злоупотребления». Не в злоупотреблениях было дело, а в том, чтобы уничтожить петровскую политику, потворствовавшую крестьянину в ущерб помещику. Российское дворянство помогло малороссийскому избавиться от этой грозной опасности, а малороссийское, в свою очередь, поняв ее, совершило быстрый «спуск на тормозах», отказавшись от прежнего казачьего обличья и казачьего самоуправления. Гетманство Данилы Апостола, а потом Кирилла Разумовского создано было как бы для того, чтобы облегчить эту эволюцию. Но и тут украинских помещиков не покидала строгая расчетливость. Они до самого воцарения Петра III туго шли на «превращение». Причина заключалась в неравенстве прав. Как ни прибеднялось, ни хныкало малороссийское шляхетство, постоянно твердившее о каких-то «оковах», оно пользовалось гораздо большими вольностями и льготами, в смысле государственной службы, чем его великорусские собратья. В этом отношении оно стояло ближе к польскому панству. Сливаться с великорусским благородным сословием на основе его строгой и неукоснительной службы государству ему не очень хотелось. Только когда Петр III и Екатерина своими знаменитыми грамотами освободили российское дворянство от обязанности служить, сохранив за ним в то же время все права и блага помещичьего сословия — у малороссов отпали всякие причины к обособлению. С этих пор они идут быстро|134: на полную ассимиляцию. Впоследствии А. Чепа — один из приятелей В. Полетики и, по-видимому, вдохновитель «Истории русов», снабжавший ее автора необходимыми материалами и точками зрения,— писал своему другу: пока «права дворян русских были ограничены до 1762 г., то малороссийское шляхетство почло за лучшее быть в оковах, чем согласиться на новые законы. Но когда поступили с ними по разуму и издан указ государя императора Петра III о вольностях дворян (1762 г.) и высочайшая грамота о дворянстве (1787), когда эти две эпохи поровняли русских дворян в преимуществах с малороссийским шляхетством, тогда малороссияне начали смело вступать в российскую службу, скинули татарские и польские платья, начали говорить, петь и плясать по-русски» [106] ~.
106
Горленко В. Из истории Южнорусского общества начала XIX века (Письма В. И. Чарныша, А. И. Чепы, В. Г. Полетики и заметки к ним) // Киевская старина. 1893. № 1. С. 54.
«История русов» известна была сначала под именем «Летописи Конисского», но уже в середине XIX века начали приходить к заключению о неправдоподобности
Григорий Полетика родился в 1725 году в семье одного из казацких старшин; следовательно, хорошо помнил время усиленного закрепощения крестьянства и, одновременно, неприязнь к Петру за ущемление им старшинского произвола. Человек суровый, холодный, беспощадный в обращении с подчиненными, как его характеризует один из самостийнических историков, он был ревностным сторонником насаждения крепостного права на Украине и глашатаем исключительного господствующего положения казачьего дворянства. Его перу принадлежат две записки, развивающие эту идею.
Естественно, он стал центром притяжения ему подобных; вокруг него собрался тот кружок, из которого вышла «История русов». Сын его Василий, подобно отцу, принимал близко к сердцу интересы своего сословия и составил «Записку о начале, происхождении и достоинстве малороссийского|135: дворянства». Высказано мнение, что он, а не отец его — истинный автор «Истории русов» [107] .
Вопрос об авторстве занимает нас меньше, чем другой: почему в конце XVIII — в начале XIX веков все еще существовали люди, недовольные имперским правительством и облекавшие свое недовольство в старинные казачьи формы? Казалось бы, запорожская вольница добилась всего, о чем мечтала — богатства, власти, земель, крепостных крестьян. Чем могли питаться теперь ее антирусские настроения? Для подавляющего большинства прежней старшины — ничем.
107
Лазаревский А. М. Отрывки из семейного архива Полетик // Киевская старина. 1891. № 4. С. 97—116.
Мы знаем, что оно прекратило всякую фронду и стало оплотом самодержавия наряду с великорусским дворянством. Но осталась кучка не до конца «устроенных». Чтобы понять ее недовольство, надо пристальнее присмотреться к «Истории русов» с ее навязчивой идеей шляхетства-казачества. Это главная тема и политический нерв произведения.
«Шляхетство, по примеру всех народов и держав, естественным образом составлялось из заслуженных и отличных в земле пород, и всегда оно в Руси именовалось рыцарством, заключающим в себе бояр, происшедших из княжеских фамилий, урядников по выборам и простых воинов, называемых казаками по породе, кои, производя из себя все чины выборами и их по прошествии урядов возвращая в прежнее звание, составляли одно рыцарское сословие, искони тако самым их статутовым правом утверждаемое, и они имели вечистою собственностью {103} своею одне земли с угодьями, а поспольством владели по правам и рангам, и повинность посполитых была установлена правами. А владевшие ими в отношении власти их над поспольством считались и назывались отчичами или вотчинниками, от слова и власти, взятых по древним патрициям, то есть отцам народным, управлявшим первоначальными семействами и обществами народными, с кротостью и характером отеческими.
Духовенство, выходя из рыцарства по избрании достойных, отделялось только на службу Божию, а по земству имело одно с ними право» {104}.
Автор с возмущением отвергает мнение, будто казаки судились по|136: каким-то собственным специально для них изданным законам, а не по обычному шляхетскому праву, «по статутовым артикулам, для шляхетства узаконенным» {105}.
Судя по тому, как часто, кстати и некстати, подчеркивается их рыцарское достоинство, к каким изощренным приемам фальши прибегает автор, чтобы утвердить за ними шляхетские права, можно заключить о болезненной чувствительности этого пункта. Весь тон повествования похож на страстный ответ кому-то, кто оспаривает казачье дворянство. Перед нами драма той части потомков Кошек, Подков, Гамалиев, которая успела добиться всего, кроме прав благородного сословия.
Не было, кажется, случая, чтобы имперское правительство лишало малороссийского помещика земель и крестьянских душ только за то, что он не дворянин; помещики продолжали владеть де-факто теми и другими, но сами отлично знали, что это противозаконно. Страдало их самолюбие и от таких «мелочей», как недопущение, на первых порах, в Шляхетный кадетский корпус (открытый в 1731 г.) детей малороссов, «поелику-де в Малой России нет дворян». Казачество так быстро сделало помещичью карьеру, что не успело еще изгладиться из памяти его происхождение. Граф Румянцев в письмах к Екатерине II рассказывает, что при выборах в Комиссию по составлению нового Уложения редкое собрание обходилось без саморазоблачений; всегда кого-нибудь собственные же соседи публично уличали в отсутствии у него дворянского звания. Тогда обиженный вставал и начинал перечислять всех крупных вельмож — своих земляков, ведущих род либо «от мещан», либо «от жидов». Царское правительство смотрело на это сквозь пальцы, оно неуклонно вело политику превращения местных самочинных «аграриев» в российских дворян. Те же выборы в екатерининскую комиссию 1767 г., проводившиеся в Малороссии по сословному принципу, как во всей России, означали фактическое признание тамошних помещиков за дворян. Со времен царя Алексея Михайловича началась практика выдачи всевозможных грамот, закреплявших за панами в вечное потомственное владение земель и угодий. Совершенно ясное|137: узаконение малорусского дворянства произведено распространением на Малороссию (в 1782 г.) закона о губерниях и уравнением крестьян и помещиков обеих частей государства по указу 1783 г. Наконец, через два года явилась «Жалованная грамота российскому дворянству», относившаяся в одинаковой мере как к великорусам, так и малорусам.
Но одно дело — общее законодательство, а другое — бюрократическая практика. В скрипучей машине необъятной империи колеса вертелись не всегда гладко. На Украине оказалось столько оттенков и категорий панства, что их трудно было перевести на всероссийскую шкалу.
Продолжал также действовать род государственного преступления, учиненного Богданом Хмельницким, который, получив согласие царя на небывало высокую цифру казачьего реестра в 60 000 человек, так и не составил этого реестра. Когда заходила речь о жаловании казаками и московское правительство требовало списки, их не оказывалось. Никто не знал, сколько в Малороссии казаков и неизвестно было, кто казак, а кто мужик. Вопрос этот решался обычно по личному усмотрению старшины.