Происшествие в Нескучном саду
Шрифт:
– Ты кушай да слушай, – зашамкала. – Дай-кась, я те слово скажу. Знахарка я, Степанида. Вот и говорю я тебе, девица, будь ты мне заместо дочери (тут. Аринушка заплакала). Не плачь, дитятко, не плачь! Идти тебе некуда. Живи у меня. Знатная из тебя ворожея выйдет.
Опустила Аринушка голову: о житье таком думала ли, гадала? Старушка зажгла лучину, достала из-под лавки, раскрыла берестяной сундук. Вот сухие пауки – зашушукали в ладонях у ней разные растеньица да корневища.
– Гляди, учись, Аринушка, какие травы бывают; тут они у меня все. Вот – колкжа-трава,
Долго еще говорила знахарка… Ночью той заснула Аринушка – как в ров повалилась. И сквозь сон слышала до зари: сторож колотушкой стучал.
На другой день поутру сказала бабка Арииушке: – Проведала я: гость к нам будет; схоронись за дымником, сиди, не вылазь!.
…Скакал по Занеглименыо Шкурлатов. Всюду-народ. Скрипят качели, девки пляшут; ругаются мужики, не сымая шапок, в церкви входят.
Сдержал коня. – Не признался боярин, где дочь спрятал!..
Въехал к Степаниде на двор. Пошел в избу. Закланялась бабка, затеплились глазки, что божьи коровки красные: – Давно поджидаю, чуяла, что приедешь, соколик; маете твоей сердешной пособить могу.
– Ты почем знаешь? – встрепенулся Шкурлатов.
– По лицу видать, как взошел, видать по лицу. Забыл по што приехал, дело царское из головы вышло.
– Пособи, бабка, пособи!
Засмеялась ворожея – мелко, мелко орешки посыпала: – Счас заговор на любовь скажем. Как звать-то ее?
– Ариной.
Зашептала старушонка в углу, где бревна во мху рублены: – Исполнена есть земля дивности… На море, на окияне, на острове Буяне лежит разжигаемая доска; на ней – тоска…
Сказала заговор. Полез Шкурлатов за кошелем – вспомнил: – Меня к тебе, старая, царь послал. Околдовали царицу, лежит без памяти. Покажи дурной глаз, – пожалована будешь, а не покажешь – учнут тебя мучить, на куски порвут.
Затряслась: – Трудно это мне, соколик, ох, трудно!
– Твое дело, старая; царь велел.
– Ну, авось господь помилует, – спробую.
Приладила противу дымника зеркальный брус, зажгла травяной пучок; заклубилось чадно и с запахом.
– Сиди, – сказала, – доколе не увидишь.
Чихнул Шкурлатов, стал вбрус смотреть…
Сомлела Аринушка в тесноте, сидя за дымником. Заслышала голос потянуло выглянуть. Тут шепнула ей старушонка: – «Глянь-кась в зеркальцо скорёхонько!» – Поднялась Аринушка, увидала лишь стрелецкой кафтан отпихнула ее бабка вспять.
Зашиблась, закликала и тут скарежила ее падная немочь, перекосила. Шумотит старая, глушит Аринушкин стон – гость не услыхал бы! А уж он кричит: – Ведаю ныне, кто царицу сглазил! Приметил я боярина Данилы девку дворовую! Порченая она! Говори, бабка, где сыскать?
Подумала Степанида, пальцем золу поворошила и сказала: – Ввечеру на выгоне, что подле речки, будет тебе стреча.
– Добро! – закричал Шкурлатов и кинулся вон
Хитро плела козни ведунья старая. – Ушла к недужному на Швивую горку, Аринушке ж наказала на поемном лугу козу пасти.
Взяла хворостинку, погнала козу Аринушка. Дальше, все дальше. Уже далеко изба, далеко. Дошла до речки, до луга поемного. Глядит в воду – себя опознать не может: перекосилось лицо, брови сломались надвое – ничем непособная была болесть.
Холодная была трава. Текла, что мед, заря. Рдело небо – шелк шаморханской.
Два всадника ехали по росе.
Под одним – конь сер, правое ухо порото; парчовый чалдар в каменьях. Властный всадник бьет бровью, косит.
Другой спешился, закричал: – Царь Иван! Царь Иван! Она – это! И Аринушку за плечи – хвать! – Рванулась.
Белая сафьянная рукавица больно ударила в зубы. Поплыло над ней сизое гудящее пятно…
Трое высоких кубчатых окончив положили на полу сеточку: свет-багрец.
Лежал Иоанн в опочивальне на цветной кровати индейских черепах. Стоял в ногах планидный часник, сделанный чернецом с Афонской горы, самозвонно отбивал часы денные и нощные.
Зело был царь учен. Знал числительные художества, в козмографии и филозофии силен был…
Распахнулся на нем далматик. Торчком стоял на груди рыжий волос. Насмешила его потешная книга, особливо одна ознаменка: «Коркодил ест свинью. Коркодила бьют. Коркодилу бревно в челюсти кладут».
Взял любимую свою «Степенную книгу» митрополита Макария, отчеркнул ногтем, где сказано было: «Кесарь Август поставил государем на Прусской земле брата своего Прусса, а от Прусса – четырнадцатое колено – Рюрик, первый русский князь».
Лежали в лукошке под кроватью белые слепенькие котята. Достал царь сразу двоих, улыбнувшись, поцеловал шерстку, поклал назад.
Вошел, весь в черном, лысый сизобровый Елисей: – Чем нынче заниматься будем, государь, алхимией, або звездословием?
– Алхимией.
Поклонился Бомелий, стал подле.
– Что есть алхимия? – спросил Иоанн.
– Ал-химия сиречь – древний Египет, понеже наука сия оттуда пошла.
– Называй камни, которых не знаю.
Вычел по книжице магик: – Бадзадир-камень – иное лицо желто, яко воск, иное рябо, яко змей: аще разотрут и посыплют на вкушение змеиное, место то исцелеет. Албогат-камень – червлен и светел – неодолимость в битве дает. Камень-фероза – от ядов змеиных и многих шкод. Рубины червленые – от снов тяжких.
– А что есть кровь человеков?
– Погляди, государь, сквозь тело на свет. Кровь есть солнце сгущенное.
Растопырил Иоанн узловатые пальцы – шевелился пятипалый в руке огонь.
Еще трое высоких кубчатых окончин положили сеточку: зелен лундыш-свет. Человековидно отбили часы пятнадцать раз. Вошел с поклоном Шкурлатов: Царю-государю здравствует хан Девлет-Гирей! Гонец из Крыма, государь, куды звать?
– В Грановитую, – усмехнулся Иоанн (поганые были у него зубы). – У крыльца постоит. А ты погоди. Девку ту куда схоронил?