Происшествие
Шрифт:
— Меня беспокоит одно, — сказал тогда я, — даже если бы я построил тебе ангар для самолета, ты и его умудрилась бы забить до отказа. Боюсь, сюда не вместятся все твои вещи. Скажи как на духу, Шейла, сколько сумочек нужно одному человеку?
— А сколько инструментов требуется одному мужчине, чтобы выполнять одну и ту же работу?
— Пообещай мне прямо сейчас, что тебе не понадобится дополнительное место. И ты никогда ничего не положишь в мой шкаф, даже если он будет не больше мини-бара.
Вместо того чтобы сразу ответить, она обняла
— Знаешь, мне кажется, этот шкаф достаточно просторный, чтобы заняться… угадай чем?
— Теряюсь в догадках. Но если ты мне скажешь, я возьму измерительную ленту и все проверю.
— О да! Я так хочу проверить один твой размер!..
Как же это было давно!
Теперь я стоял перед шкафом и не знал, что мне делать со всеми этими вещами. Может, я задумался об этом слишком рано? Эти блузки и свитера, платья и юбки, туфли, сумки и коробки из-под обуви, набитые письмами и памятными вещицами, сохранили ее запах, воспоминания о ней.
Все это усиливало чувство тоски. И дурноты.
— Черт бы тебя побрал! — задыхаясь, прошептал я.
Я вспомнил, что в колледже нам рассказывали о нескольких ступенях человеческого горя. Предчувствие, отрицание, приятие, гнев, подавленность, и не обязательно в такой последовательности. Теперь я уже не мог точно сказать, переживает ли человек эти этапы, зная, что он скоро умрет, или это относится к смерти кого-то из его близких. Тогда мне казалось это полной ерундой, как, впрочем, и сейчас. Но я не мог отрицать, что одно чувство переполняло меня все эти дни с тех пор, как мы предали тело Шейлы земле.
Гнев.
Разумеется, я был безутешен и не мог поверить, что Шейла умерла и мне придется жить без нее. Она стала любовью всей моей жизни, а теперь я ее потерял. Оставаясь один и зная, что Келли не придет ко мне, я позволял себе роскошь дать волю эмоциям. Я ощущал потрясение, опустошенность, подавленность.
Но более всего — злость. Внутри у меня все клокотало. Никогда я так не ожесточался. Это была чистая, незамутненная ярость. И я не имел возможности ее выплеснуть.
Мне требовалось поговорить с Шейлой. Бросить ей в лицо вопросы, которые меня мучили: «О чем, черт побери, ты думала? Как ты могла поступить так со мной? Как ты могла поступить так с Келли? Что на тебя вообще нашло, что заставило совершить эту несусветную глупость? И кто ты, к чертям, после этого? Где были твои мозги, куда подевалась та умная и уравновешенная девушка, на ком я женился?» Голову даю на отсечение, в машине была не она!
Эти вопросы крутились у меня в голове. Нет, они не появлялись время от времени. Они преследовали меня постоянно.
Что заставило мою жену сесть за руль в стельку пьяной? Но это было ей совершенно несвойственно! О чем она думала? Какие демоны ее преследовали? Осознавала ли она меру ответственности, когда садилась в машину тем вечером навеселе? Знала ли она, что может погибнуть и погубить кого-то еще?
Действовала ли она намеренно?
Я должен был это узнать. Даже не так — я страстно желал получить ответ. И у меня не было возможности удовлетворить это желание.
Наверное, мне следовало пожалеть Шейлу. Проявить к ней сочувствие, поскольку по необъяснимым для меня причинам она совершила ужасающую глупость и заплатила самую высокую цену за свое неправедное решение.
Но в моей душе не было жалости. Я испытывал лишь раздражение и гнев из-за того, как она обошлась с теми, кто остался жить.
— Этого нельзя простить, — прошептал я ее вещам. — Ни при каких обстоятельствах…
— Папа?
Я резко обернулся.
Келли стояла возле кровати в джинсах, кроссовках, розовой куртке и с рюкзаком на плече. Ее волосы были собраны в хвостик и перетянуты красной резинкой.
— Я готова, — сказала она.
— Хорошо, — отозвался я.
— Ты не слышал меня? Я звала тебя раз сто.
— Извини.
Она посмотрела в мамин шкаф и с осуждением нахмурилась.
— Что ты делаешь?
— Ничего. Просто стою здесь.
— Ты ведь не собираешься выбросить мамины вещи?
— Я ни о чем таком не думал. Но мне придется что-то делать с ее одеждой. Понимаешь, к тому времени, когда ты сможешь носить ее вещи, они уже выйдут из моды.
— Я не буду носить ее одежду. Я хочу сохранить ее.
— Тогда хорошо, — мягко произнес я.
Похоже, мой ответ удовлетворил ее. С минуту она стояла молча, потом спросила:
— Отвезешь меня?
— Ты действительно хочешь ехать? Ты готова?
Келли кивнула.
— Не могу все время сидеть с тобой дома. — Она прикусила нижнюю губу и добавила: — Не обижайся.
— Я только оденусь.
Спустившись вниз, я достал из шкафа в холле куртку. Келли последовала за мной.
— Ты все взяла?
— Ага, — сказала Келли.
— Пижаму?
— Да.
— Зубную щетку?
— Да.
— Тапочки?
— Да.
— Хоппи? — Речь шла о мохнатом игрушечном кролике, которого она до сих пор укладывала с собой в кровать.
— Пааап! Я взяла все необходимое. Когда вы с мамой уходили куда-нибудь, она всегда напоминала тебе, что нужно взять! И потом — я уже не в первый раз иду в гости с ночевкой.
Келли права. Но это было в первый раз, когда ей предстояло ночевать не дома после того, как ее мать…
В общем, хорошо, если она будет куда-нибудь выезжать, проводить время с друзьями. То, что она все время сидела со мной, не шло на пользу ни мне, ни ей.
Я натянуто улыбнулся.
— Мама наверняка сказала бы мне: «Ты взял то? Ты взял это?» — а я бы ответил: «Да, конечно. Думаешь, я идиот?» Но половину вещей, про которые она стала бы спрашивать, я наверняка забыл бы, поэтому потихоньку прошел бы в спальню и собрал их. Один раз, когда мы уезжали, я не взял запасное белье. Правда, глупо?