Произвольный этос и принудительность эстетики

Хюбнер Бенно

Жорж Батай, для которого «человеческая деятель­ность» «не полностью редуцируется» «к процессам про­изводства и воспроизводства», описал различные формы расходования и потребления энергии. Подобно предпри­нятому здесь различению между физическими и мета-фи­зическими потребностями и соответствующими типами

[106]

действий, он провел различие между двумя областями человеческой деятельности. «К первой, редуцируемой, относится обеспечение минимального для индивидуу­мов некоторого общества уровня потребления, необхо­димого для поддержания жизни и продолжения про­дуктивной деятельности, т. е. речь идет просто об ос­новной предпосылке деятельности. Вторая область охва­тывает так называемые непродуктивные расходы». «Рос­кошь, — продолжает он, — траурные церемонии, войны, культы, помпезные здания, игры, театры, искусство, перверсивная (т. е. отвлеченная от генитальности) сексу­альность также представляют собой различные деятель­ности, которые, по меньшей мере первоначально, сами в себе заключают свою надобность»¹, т. е. осуществляют­ся ради самих себя, без какой-либо пользы для другого. Однако я провожу различие между теми видами при­бавочной деятельности, которые

преследуют цели (во всяческих стратегических и этических действиях, в культах), и теми, которые осуществляются ради самих себя в чистом виде, т. е. эстетически, в качестве игры. Для объяснения этой непродуктивной деятельности и расхода энергии Батай приводит натурфилософский ар­гумент: «Я исхожу из элементарных фактов: живой орга­низм получает благодаря игре сил энергии на поверхно­сти земли существенно больше энергии, чем необходи­мо для поддержания жизни. Избыточная энергия (изо­билие) может быть применена для роста системы (на­пример, организма). Если же система больше не растет, а в процессе роста не полностью поглощается избыток энергии, то он с необходимостью должен израсходовать­ся и пропасть без пользы, намеренно или нет, в величе­ственной или катастрофической форме»². Мне видятся сложности при переложении моих соображений на да­леко идущие и сомнительные естественнонаучные аргу­менты, которые могли бы быть применимыми не только

[107]

по отношению к животным организмам, но и в антропо­логии. Я не хочу здесь обсуждать эти трудности и оста­юсь при своем антропологическом объяснении, хотя бы и более сложном, чем у Батая. Иногда все же кажется, что Батай, рассматривающий эти феномены расходова­ния прежде всего с натурфилософской, а также эконо­мической и культурно-этнологической точек зрения, не столь далек от антропологических размышлений, когда говорит о «радости утраты», об «оргиастическом состо­янии» или о «беспричинных»³ действиях. Это, несом­ненно, termini,относящиеся к области эстетического, скуки.

В дальнейшем более обстоятельно будет показано, как этическое может опираться на эстетическое. Как уже го­ворилось, это не значит, что этическое я считаю эстетиче­ской категорией, поскольку этическое шире эстетическо­го, этическое не исчерпывается эстетическим. То, что психически оказывается тем же самым или подобным (возбуждение, эмоция, волнение в действенно-эстети­ческом смысле), представляется различным вне психи­ческого, в идеальной или сенсорной, материальной об­ластях. Выдуманный образ, imago,идея, представление может в зависимости от силы воображения очаровы­вать, волновать меня, как и реальный, чувственно вос­принимаемый образ или то, что отображается, ланд­шафт, человек. Для моих эмоций и чувств не существен­но, в какого бога я верю, в христианского, иудейского или Aliadooh.

Различие заключается в том, чего ожидают от меня как от действующего эти образы, идеи, цели, если они вообще чего-то ожидают от меня. Бог, мой христианский Бог — а идея христианского и всякого другого бога охва­тывает для верующего целый комплекс проецированных ожиданий — ждет от меня как от верующего богоугодной жизни, поклонения, целомудрия, аскезы и еще многого

[108]

другого. Так же и картины на выставке ожидают от меня (или не ожидают — это зависит от меня) быть увиденны­ми мною, и поэтому в конце концов я иду на выставку. Так же и этот текст, как я уже говорил, ожидает от меня своего завершения. Теперь мысль об этом тексте и его завершении не манит, не чарует настолько же, насколько могла бы манить идея Бога или картина, или Янка, но однажды идея написать эту работу захватила меня как намерение, цель, telos, требующий времени и сил. Несом­ненно, этот текст меня аффицирует, имеет для меня хотя бы эфемерную, влекущую вперед, филотопическую цен­ность. Но я могу представить себе и нечто более захваты­вающее, эстетическое, увлекательное. Можно было бы придумать себе и более легкий путь к цели, в меньшей степени усеянный камнями преткновения. Отчего я стремлюсь вовне, прочь от себя? Оттого, что эстетичес­кое, экстатическое тем интенсивнее, чем очаровательнее imago,образ, идея, цель. Если бы я верил, что могу осчас­тливить этим текстом человечество, как окрылило бы меня его написание! Все же к данному моменту я не знаю, будет ли он вообще опубликован и когда, будет ли он прочитан, - таким образом, мне неизвестно, не напрасны ли все мои усилия. Но вот что я хотел бы прежде всего подчеркнуть: разности и дифференцированности ДРУ­ГИХ (божество, общество, нация, Янка, Инга и др.), ко­торые для Я представляют ЭТОС, долженствование, не соответствует разность чувств в области психики, эсте­тики. Трансценденция, экстаз, взволнованность различа­ются по интенсивности, но не содержательно, даже тогда, когда они связаны с определенным содержанием. Не слу­чайно со мной произошло так, что спустя много времени после смерти моей жены, когда Даниель и Катарина уже выросли и стали жить самостоятельно, внезапно меня оча­ровала девятилетняя Анастасия из Минска и начала за­нимать пустующее место ДРУГОГО.

[109]

При обосновании этического в эстетическо-эмоциональном прежде всего я покажу, как Я приходит к Дру­гому, конституирующему первоначально этос для Я. Этос я обозначил как такой образ жизни, образ дей­ствий, в котором Я определяет себя посредством ДРУ­ГОГО, т. е. психически настраивается благодаря ДРУ­ГОМУ и определяется им в своих действиях. Отноше­ние Я к Другому, выраженное в динамической или ки­нетической формуле идентичности Я=Другому (как Я), я обозначил как психическое стремление, как становле­ние, трансцендирование, эк-стаз. Далее при помощи на­писанного заглавными буквами слова «ДРУГОЕ» я по­пытался выразить то, что Другое появляется перед Я как ДРУГОЕ, обладающее своей собственной волей, так что Я, хотя и ради себя, желает быть Другим и, по всей видимости, существует и действует ради ДРУГОГО. Для кого Другой стал ДРУГИМ, тот оказывается в дол­гу перед ДРУГИМ, вверяет себя ему, слушается, при­надлежит ему, повинен

исполнять его волю. Существен­ное различие между этическим и эстетическим обра­зом жизни могло бы заключаться в том, что именно эти­ческий человек находится в долгу перед ДРУГИМ и в этом само-обязательстве живет эк-статически, тогда как эстетический человек обязан лишь Другому, миру. Для этического человека ДРУГОЕ конституирует ЦЕН­НОСТЬ, САМОЦЕННОСТЬ, САМОЦЕЛЬ, ведь Я не эк-зистирует, лишено ценности, излишне без ДРУГОГО, по­средством которого оно определяет себя; для эстетичес­кого человека Другое конституирует ценность лишь по­стольку, поскольку оно приводит Я в экстаз. Этический человек инструментализирован ДРУГИМ и находит свое счастье в том, чтобы в своем Я быть снятым ДРУГИМ — эстетический человек вынужден инструментализировать Другое с целью своего бегства, исторжения из Я. В эти­ческом образе жизни снято субъект-объектное проти-

[110]

востояние, человек событийно проецируется на мир -в эстетическом образе жизни непрестанно зияет бездна между Я и миром: де-проецированному на свое соб­ственное Я человеку приходится из-за отсутствия про­екции вновь и вновь стимулировать, погонять себя. Эти­ческий человек живет во временном континууме, филотопически, целеустремленно, вертикально; эстетичес­кий человек живет во временном дисконтинууме, от мгновения к мгновению, топофобически, в отторжении, пространственно, горизонтально. Мне кажется важным следующее: этический человек, проецированный на ДРУГОЕ, руководствуется ИДЕЯМИ, ВООБРАЖАЕ­МЫМ, неизменным, чтимым, мотивирующим деятель­ность, опосредствующим его отношение к миру; при этом не важно, как я не раз подчеркивал, соответствует ли этим идеям сигнификат, репрезентируют они нечто или ничто. Напротив, эстетическому человеку, де-проеци­рованному на свое Я, приходится в своем непосредствен­ном отношении к миру непрестанно обольщаться чув­ственно воспринимаемым, чтобы избегать себя. Этичес­кий эк-зистенциально обязанный человек повсюду ок­ружен ожиданиями, тогда как от эстетического челове­ка, с его эстетической точки зрения, никто и ничего не ожидает: ни Бог, ни общество, ни человек. Здесь я спра­шиваю, не забывая о взаимосвязях между этосом и эс­тетикой, показанных уже Киркегором в дилемме «или-или»: не вытеснил ли сегодня эстетический человек эти­ческого? Это было бы логическим следствием отступ­ления и падения человека от идеализма к сенсуализму, от метафизики к physis,от трансцендентности к имма­нентности, от eschaton*к hic et nunc**,от утопии к ее со­мнительной реализации. Разумеется, речь идет о сегод-

* Предел, конец (греч.). Ср.: эсхатология. ** Здесь и сейчас (лат.).

[111]

няшнем эстетическом человеке, непосредственно под­верженном зрительным и слуховым впечатлениям в той мере, в какой он перманентно обусловливается этикет­ками, медиальными идеями потребительского общества.

Я еще раз резюмировал эти отчасти разрозненные определения этического и эстетического образа жизни, повторил ранее сказанное и еще повторю в дальнейшем. К этому меня принуждает специфика данной проблема­тики, которая, во-первых, требует систематичности, од­нако, во-вторых, все время колеблется туда-сюда меж­ду историческими экстремумами, началом человека и настоящим временем. С другой стороны, повторения служат методологической цели, постоянному представ­лению и подтверждению той проблематики, которая и для меня не является сама собой разумеющейся, непре­станно ускользает и, таким образом, требует новых на­чинаний и разработок. При этом я осознаю, что танцую на канате, натянутом над совершенно изорванной науч­ной страховочной сетью. Я надеюсь посредством осто­рожных аналоговых спекулятивных конструкций и оп­ределенной когерентности развиваемых здесь мыслей возместить недостающие знания в далеких мне облас­тях, например в этнологии, культурной антропологии.

Утверждая, что этическое основано на эстетическом, я подразумеваю, что эстетическое фило- и онтогенети­чески предшествует этическому (говорить об эстетичес­ком образе жизни здесь уместно преимущественно с по­зиций наших дней); что человек, как это можно пока­зать на примере детей и некоторых животных, изначаль­но играл раньше, чем хотел и мог своей игровой дея­тельностью (и здесь мы покидаем животный мир) влиять на что-то в мире и быть полезным другим; до того, как физически или идеально влиять на что-либо в мире, он хотел что-то побуждать и изменять в себе. Когда я гово­рю здесь вообще об изменении, не следует исключать

[112].

того, что человек хочет также и сохранить, удержать в мире некоторые преходящие вещи, уносимые потоком времени, и что деятельность, таким образом, нацелена не только на изменение действительности, но и на защи­ту ее от изменчивости.

Всякому действию, магическому, техническому, стра­тегическому, этическому или коммуникативному, ориен­тированному на некоторое изменение действительности, предшествует стремление к аффектации, эмоционально­сти, эстетическому вообще. Это стремление к движе­нию и деятельности, которое создает психическую аф­фектацию, а затем влияет на вещи в мире, есть не что иное, как стремление к экстазу, к трансценденции Я, ос­нованное на мета-физической потребности, т. е. ennui,скуке. Тому, кто ни к чему не имеет отношения, прихо­дится творить из ничто (Ницше). Вот и приходится че­ловеку как существу, способному скучать, не просто удов­летворять свои физические потребности, но делать не­что большее и чего-то хотеть, чтобы избавиться от нич­то.

На протяжении истории возникает один и тот же воп­рос: совершает ли человек своей прибавочной деятельно­стью нечто полезное или только бесполезное, излишнее, чтобы не чувствовать себя бесполезным и лишним. Эсте­тическое как эмоциональность, как аффектация предше­ствует этическому, его априорный статус для всякого оп­ределенного, ориентированного на результат действия (а как иначе можно обосновать прибавочную деятель­ность, если не предположить у человека нуждаемость, побудительное основание к действиям вообще, а имен­но скуку?), свидетельствует еще об одном основании, относящемся уже не к эмоциональной, а когнитивно-эвалюативной сфере. Прежде чем эстетическое действие может стать этическим, человеку нужно соотнести свой образ действия с миром (к этому я еще вернусь), и это