Прокаженная
Шрифт:
Панна Рита видела утешение хотя бы в том, что Мелания Барская не станет майоратшей. И убеждала себя, что женитьба Михоровского на ком бы то ни было — это удар, который удастся все же пережить; но не пережила бы она, если бы Вальдемар женился на Мелании. Нелюбовь к графине переросла в ненависть.
Однако при всем своем уме Рита не могла простить Стефе очарования, покорившего майората, а Вальдемару — решимости и энергии, с какими он шел к цели. В одно и то же время она желала его победы и печалилась, что он победит.
Душу ее разрывали грусть,
Однажды, в день именин княгини, пани Шелижанская сидела в своей комнате у жарко пылавшего камина. Закутавшись в мягкий шотландский плед, она погрузилась в раздумья. И в этот миг ее уведомили о прибытии графа Трестки, только что вернувшегося из дальних странствий. Равнодушно, не повернув головы, она сказала:
— Просите.
Трестка вошел тихонечко, словно в часовню — что было у него признаком необычайного воодушевления. Молча, горячо он расцеловал руки панны Риты, молча придвинул к себе кресло и уселся. Пенсне не раз и не два сваливалось у него с носа, наконец так и осталось болтаться на шнурке. Казалось, сам вид панны Риты необычайно взволновал его. После долгого молчания он заговорил:
— Неслыханные перемены творятся, я смотрю. Мне на станции встретились Жижемские, они говорили, что в Шале у Барских настроение, словно на пепелище. Вижу, и в Обронном не лучше.
Панна Рита, глядя на огонь, машинально повторила:
— Словно на пепелище… Трестка крутнулся в кресле:
— А как майорат?
Рита удивленно посмотрела на него, пожала плечами:
— Разве не знаете?
— Я-то знаю, все знаю, но уладилось ли?
— Одна только княгиня не уступает.
— Черт возьми! Плохо… И зачем упирается? С майоратом сражаться трудно, почти невозможно. Я слышал, он великолепно защищался на семейном совете. Уж он им произнес речь!
— И победил их всех, — добавила Рита.
— Скорее, стер в порошок! Княгиня должна уступить. Конечно, я ее понимаю, Рубикон перейти неимоверно трудно, и все же… А вы? Что вас так печалит?
Она посмотрела на него сквозь слезы:
— Я? Да что я… Боже!
Опустила голову и уронила на плед несколько слезинок, словно немое признание.
Трестка склонился к ней, взял ее руку и сказал удивительно ласково:
— Знаю… уж я знаю, что вас печалит… Дорогая моя панна Рита, я бы многое отдал, чтобы майорат женился прямо сегодня… ибо тогда я мог бы надеяться завоевать вас. Он был тем утесом, о который разбивались все мои надежды — где уж мне было с ним соперничать… Знаете, я бы жизни своей не пожалел, чтобы вы так по мне убивались… но не всем вьпадает великое счастье, и я жажду хоть крупицу счастья, хоть чуточку надежды…
Рита сердито вырвала руку:
— Перестаньте! Не мучайте меня! У меня голова другим занята…
— Майорат?
Она открыто посмотрела ему в глаза:
— Да. Я жажду для него счастья.
— Он его найдет в той, кого любит.
— Но
Трестка повесил голову.
Молчание длилось долго. Панна Рита смотрела в огонь. Трестка играл пенсне, не спуская глаз с бедного личика панны Шелижанской. Потом тихо спросил:
— Майорат ей уже признался?
— Давно! Еще в Слодковцах. Но она отказала и уехала.
— От… отказала?!
— Что вас так удивило? Отказала, потому что любит его… Бедняжка, как мне ее жаль!
— Будь на ее месте кто-нибудь другой, ее стоило бы жалеть — но она будет майоратшей! Я знаю от Брохвича, Вальди давно ее любит. Я давно чувствовал… но не думал, что события развернутся так быстро и решительно!
— Неужели вы не знаете майората?
— Знаю, но не подозревал его в матримониальных планах. Думал, что это очередной роман, один из многих, быть может, чуточку более пылкий… но не последний…
— Ну и словечки у вас!
— А что? В них много сердца, души, разума, порыва… словом, в его чувствах — весь непреклонный темперамент Вальдемара. Теперь чувства его оказались не только триумфальными, но и матримониальными. Я знал, что Стефа может очаровать, но даже от нее не ожидал такого — препроводить Вальдемара к алтарю! Брохвич меня убеждал, я не верил…
— А где вы видели Брохвича?
— В Берлине. Он мне первый и рассказал обо всем этом скандале.
— Интересно, какого он сам мнения? Он ведь друг майората.
— Он твердит, что Вальдемар хорошо сделал, ломая сословные предрассудки, надеется, что майорат будет счастлив. Брохвич, знаете ли, боготворит Рудецкую.
— А вы?
— Я ее очень люблю и уважаю. Она прекрасно справится с ролью майоратши. Но вот для родословной Михоровских имя ее прозвучит весьма скромно. После Бурбонов, Эстергази, Подгорецких — Рудецкая… звучит чуточку скандально.
Панна Рита понурилась, ей пришло в голову, что и ее имя — Шелига — выглядело бы не менее скандально, попади оно в родословную Михоровских. [94] Проснувшаяся в ней ирония обратилась на Трестку. Рита сказала колко:
94
Утверждение это остается на совести писательницы — вообще-то герб Шелига весьма древний и восходит к началу XV века.
— Если вас столь заботят имена, странно, что вы предлагаете мне руку и сердце. Я ведь не более чем Шелижанская, а вы — Трестка из Тресток, урожденный граф. У нас в роду было всего два графа, так что я вам не пара! — и она язвительно рассмеялась.
— Зачем вы так говорите? — печально спросил Трестка.
— Ах, не будем об этом…
Она зажмурила глаза, откинулась на спинку кресла, и сидела так, сама на себя не похожая.
Трестка опустил глаза на ковер и тоже молчал, тихонько посапывая.