Прокаженная
Шрифт:
— А она — очарованием…
Старушка гладила темные волосы воспитанницы. Панна Рита умолкла, словно бы успокоившись. Княгиня шепнула:
— Я разговаривала с духом моей Эльзуни и с Габриэлой. Особенно часто во сне ко мне приходила Габриэла. Становилась рядом с Вальдемаром и клала ему руку на голову, словно бы благословляя. И Стефу я видела, она стояла перед Габриэлой на коленях, красивая, умоляющая, совершенно такая, как на медальоне Вальдемара… — Старушка вздрогнула: — И еще… знаешь, … ко мне приходила покойница Рембовская. Ох! Как жутко она мне смотрела в глаза!
— Тетя, не мучайте себя, — сказала заботливо панна Шелижанская.
— Все прошло, детка… Сейчас мне хорошо, так спокойно… Вальди
Панна Рита вздохнула. Княгиня поцеловала ее в лоб:
— Ты страдаешь, девочка моя, вижу… Бог даст, найдешь и ты свое счастье. Ты достойна счастья.
— Не хочу, тетя, не хочу… Я люблю его всей душой, но никогда и мечтать не смела, что он… Что я для него? Чересчур смело было бы и мечтать. Но мне так печально…
— Это пройдет, — сказала княгиня.
Уже светало, когда княгиня, ослабленная бессонницей и событиями минувшей ночи, легла в постель.
Но уснуть она не могла. Перебирая сандаловые четки, не отрывала взгляда от дамастовой портьеры, на которую бледный рассвет бросал фиолетовые тени.
Губы старушки шептали молитву, но мысли ее были далеко, унеслись в давние времена, когда и она была молодой, сама любила, а потом видела первую любовь своих детей.
В каждом поколении все повторяется снова…
XVII
Вальдемар возвратился в Глембовичи, когда уже рассветало. Замок, еще минуту назад спокойно спавший, ожил. Больше всего суеты было в теплицах и оранжерее, где ярко засияли электрические лампы. Майорат сам выбирал цветы. Отряд садовников с ножницами в руках производил сущее опустошение. Главный садовник составлял букеты. Было чем залюбоваться. В букеты попадало все самое прекрасное, что только могли дать теплицы в эту пору года. Розы, орхидеи, мимозы казались перенесенными сюда с Ривьеры. За упаковкой букетов надзирал сам майорат.
В одиннадцать ловчий Юр, в богатых ливрейных мехах, стройный и гордо державшийся, выехал на станцию, сопровождая этот благоухающий груз. Кроме цветов, он вез письма от Вальдемара Стефе и ее родителям.
Перед обедом майорат появился в Слодковцах, столь оживленный и радостный, что все сразу отгадали причину. Пан Мачей радовался от души, Люция, уже примирившаяся со Стефой в роли майоратши, хотела, чтобы это произошло как можно быстрее. Только пани Идалия была сумрачной, быть может, перед глазами у нее встало трагическое в гневе и смертельной обиде лицо графини Мелании.
Однако, вынужденная считаться с отцом, она тоже пожелала Вальдемару счастья, правда, чуточку ироничным тоном.
Именины княгини собрали в Обронном много гостей. Были пан Мачей с дочерью и внучкой, герой дня Вальдемар, князь Францишек Подгорецкий с женой, дочками и их учительницей, граф Морикони с графиней, и Трестка, и Вилюсь Шелига, прибывший из Варшавы перед отъездом в университет.
Из соседей приехали Жижемские и Чвилецкие. Графиня Чвилецкая, узнав, чем кончилась борьба с Вальдемаром, приняла вид пораженной в самое сердце, то и дело бросала на княгиню сочувственные взгляды. Чемоданы у нее были уже запакованы, но она не уезжала за границу, желая знать, чем все кончится, и теперь гнев ее не имел границ — но никого он не напугал. Княгиня уже вернулась к прежнему душевному равновесию. Княгиня Францишкова с дочками, Люция и панна Рита поддерживали хорошее настроение. Панна Рита говорила молодой княгине, что смеется сквозь слезы, дабы скрыть рыдания, но звучало это даже шутливо. Им вторили Жижемские и развеселившийся пан Ксаверий. Отличное настроение Вальдемара увлекало и пана Мачея, и старую княгиню. Трестка сыпал шутками, впервые глядя на майората с любовью и благодарностью. Только пани Идалия, графиня Морикони и Чвилецкая держались
За ужином большое впечатление на всех произвел тост пана Мачея.
Старик встал и, подняв бокал с шампанским, четко произнес:
— За здоровье невесты моего внука, панны Стефании Рудецкой, которую с этой минуты я считаю членом нашей семьи. Да здравствует молодая и счастливая пара!
Вальдемар с благодарностью взглянул на дедушку, все осушили бокалы — кто искренне, кто не особенно. Трестка — с большим пылом, графиня Чвилецкая и пани Идалия — принужденно.
Один граф Морикони держал бокал, не отпив ни глотка, озабоченный и злой, словно хотел открыто продемонстрировать свое неодобрение, но пока что колебался.
Заметив это, Вальдемар задержал у губ свой бокал и посмотрел на графа. Какое-то время они в полном молчании смотрели друг другу в глаза. Взгляд Вальдемара стал ледяным, лицо графа побагровело, но он так и не выпил за здоровье молодых. Все смешались. Глянув на Вальдемара, графиня Морикони легонько потянула мужа за рукав. Наконец Вальдемар произнес твердо, с особенной интонацией:
— Пан граф, мы вас ждем!
Граф бросил на него неприязненный взгляд, но в конце концов выпил. Вслед за ним выпил и майорат, с проказливой улыбкой, словно говоря этим: «Вот так будет всегда».
Ужин затянулся до поздней ночи и в конце концов привел в хорошее настроение всех, даже графа Морикони вроде бы перестала беспокоить разница в общественном положении майората и Стефы.
Впервые после долгих недель Обронное лучилось весельем и жизнью, словно празднуя триумф майората.
XVIII
В салон ручаевского дома проник золотой, прозрачный солнечный лучик, обежал стены, оклеенные белыми обоями, погладил ореховую мебель, засверкал на темно-пунцовой плюшевой обивке, осветил начищенный паркет длинной полосой. Звездные глаза его посверкивали искорками, но как бы нехотя, лениво, словно все это он видел в сотый раз, и ему давно прискучило.
И вдруг золотой лучик оживился, он увидел нечто новое, несказанно его удивившее.
Это были цветы. Множество цветов — в горшочках, плетеных корзинах, в вазочках с водой. Они стояли на столе, на полках, на зеркалах, даже на полу. Солнечный лучик, увлеченный и пораженный необычным зрелищем, проскользнул к цветам и принялся их изучать.
Он заглянул в венчики роз и шепотом спрашивал, откуда они взялись здесь, в этом скромном сельском домике, такие прекрасные, как попали сюда, преодолев окрестные снега, зачем их сюда привезли. То же самое он нашептывал гордо воздетым головкам тюльпанов и аристократичным орхидеям, целуя их легким прикосновением, почти неощутимым, — но чародейские поцелуи солнца, даже чуть прикоснувшись, окрашивают золотом. Цветы окутались сияющим ореолом, засверкали яркими красками. Первые ландыши, покачивая жемчужными головками, нежно прильнули к солнечному лучику и стали рассказывать свою историю. Следом заговорила белая и лиловая сирень, церемонно, но весело склоняя пышные кисти. Зашумели скромные и благодарные фиалки, подняв бархатные головки из изумрудных листков. И прекрасные гиацинты цвета радуги зазвучали тихим шелковым шелестом. Подняли головки и ирисы, желтые, лиловые, темно-крапчатые. Заколыхались белые нежные перышки разноцветных гвоздик, стрелки пушистого папоротника. Заблестели белые нарциссы.