Прокаженная
Шрифт:
— Значит, вы считаете, что флирт — достижение цивилизации?
— Отчасти — да.
— А на каком основании?
— Потому что простые люди не знают флирта — ни по названию, ни по сути. У них нет времени оттачивать искусство флирта, они бы попросту не сумели овладеть им.
— Почему? И у крестьян встречается нечто похожее на флирт.
— Но не в деталях.
— Но похожее.
— Но не то, что подразумевается под этим у нас.
— Но лежащая в основе идея — та же самая, — упрямился граф.
Стефа не уступала:
— Пан граф, и
Она говорила свободно, легко, звучно. Граф внимательно смотрел на нее, чуть прищурившись. Вмешался Трестка:
— Все наши светские манеры проигрывают перед простотой души, которой у нас нет, а у крестьян есть. По крайней мере в сфере эротических отношений вы не встретите лжи, уверток, умильных физиономий, им неведомо, что значит делать глазки.
— Трестку что-то гнетет, быть может, ревность, — сказал майорат.
— Я всего лишь говорю, что эти черты — их достоинство, а не порок.
— Господи, а кто называет это их пороком? — удивилась Стефа.
Морикони выручил Трестку:
— Вы, поскольку вы считаете простоту души недостатком культуры.
— Вы плохо меня поняли, граф. Цивилизованность не уничтожает души — всего лишь приглушает ее до определенной степени, смягчая шероховатости.
Граф пригладил бакенбарды:
— Предположим… Однако и простолюдины не находятся совершенно вне пределов цивилизации.
— О да! Но они едва соприкасаются с ней.
— А мы?
— Мы уже одеты в одежды цивилизации.
— Скорее это не одежда, а маскарадный костюм. Или декорация, — бросил Трестка.
— Бывает и так! Те, для кого цивилизация — лишь внешнее украшение, носят ее, как пышный султан, на виду, для всеобщего обозрения, а в действительности сплошь и рядом — первобытные создания. Но такой макиавеллизм в ходу исключительно в высших сферах. Низкие круги называют такое совершенно по-иному. Так и то, что мы называем флиртом, у них именуется…
— Топтать дорожку, — засмеялся Вальдемар. — Ножки бить.
— Голову кружить, — добавила Стефа.
— Названия другие, но суть та же, — уперся граф.
— Земля везде одна, но на ней растут цветы самых разных оттенков, — поддержал его Трестка. — Но ведь земля-то одна! Слово «флирт» заимствовано из иностранного языка, а простонародье простыми словами выражает ту же суть.
Морикони сказал:
— Значит, вы полагаете, что именно их неразвитые мозги виновны в том, что они отторгают культуру?
— Здесь вина и самой культуры. Узость их кругозора не позволяет овладеть культурой, а культура не настолько еще совершенна, чтобы оказать на них влияние помимо их воли. Она ограничена…
— Чем?
— Кругом высших кругов, простите
— Существуют еще и сословные различия, — сказал граф, глядя в упор на нее.
Пан Рудецкий вздрогнул. Наступило молчание. Щеки Стефы зарумянились.
— Мы отклоняемся от темы, пан граф, — сказала она с бледной улыбкой.
— Нет, мы просто-напросто расширяем тему.
— Значит, вы считаете, граф, что общественная лестница и «лесенка» в уровне развития интеллекта — братья-близнецы? Я бы с этим не согласилась. Конечно, разница в умственном развитии существует, но она не является стеной, разделяющей разные классы. Гении могут рождаться и там, и здесь.
— Но не полагаете ли вы, что у высшего света гораздо больше шансов, чем у простолюдинов, порождать гениев и развивать их интеллект?
Граф произнес это со злой иронией, с физиономией сатира. Он не обращал внимания на удивленные глаза остальных и ледяной холод во взгляде Вальдемара — хотел во что бы то ни стало смутить Стефу, уязвить. Забыв, что в этом случае его противником неминуемо окажется и майорат, он язвительно спросил, растягивая слова, как истый аристократ:
— Так какой же из слоев общества вы считаете наиболее развитым умственно, этически и эстетически?
Стефа принужденно улыбнулась, но, не желая показывать свои чувства, произнесла абсолютно спокойно:
— Пан граф, мое мнение могло бы быть чересчур односторонним из-за круга, к которому я в данный момент принадлежу, и преждевременным для круга, в который я собираюсь войти. Поэтому наиболее достойно ответить на ваш вопрос можете только вы сами.
В знак окончания разговора она склонила голову и повернулась к сидящему рядом с ней Вальдемару. Выпутаться из затруднительного положения ей удалось блестяще. Обрадованный майорат иронически покосился на графа.
Обе княгини, пан Мачей, пан Рудецкий, даже князь Францишек — все с уважением смотрели на девушку. Видя это, его досточтимая супруга словно превратилась в ледяную статую.
Обескураженный и злой, граф не предпринимал больше попыток вернуться к дискуссии, лишь бросал на Стефу холодные взгляды. Однако в душе он признавал, что девушка оказалась достойным противником и он обязан ее уважать. Глядя, как Стефа весело болтает с майоратом и Брохвичем, граф побелел от злости, но бoльше всего его раздражало нескрываемое удовлетворение, читавшееся на лице панны Риты, иронически посматривавшей на него. Да и Трестка почти в точности копировал Риту.
Когда все встали из-за стола, граф направился в курительную. Там, развалившись на турецкой софе, он дымил сигарой и размышлял о Стефе: чего в ней больше, красоты или чувства юмора? Наконец, решив, что она несравненна во всех отношениях (разумеется, за исключением имени!), он вынужден был сделать вывод: