Прокаженная
Шрифт:
Столько печали и горечи звучало в голосе Стефы, что Люция, пытливо глянув на нее, внезапно обняла ее за шею и умильно шепнула:
— Моя добрая пани Стефа, вы только не сердитесь на меня!
— Я не сержусь, Люци, но мне жаль…
— Пана Эдмунда?
— Нет. Мне жаль, что у тебя подобные взгляды.
— Это Глембовичи так на меня действуют. Счастливец Вальди!
В глубине аллеи послышался голос.
— Мама меня зовет. Бегу! — крикнула девочка и помчалась туда.
Стефа пошла в сторону замка. Все гости были в парке, но она хотела остаться одна. Огромные стены и башня с развевавшимся
Она побежала по террасе, по веранде и в первом же зале столкнулась со старым камердинером. Он поклонился девушке. Стефа спросила его, как пройти в комнату для гостей. Старый слуга показал рукой в нужную сторону и сказал учтиво:
— Третий этаж, в левом крыле. Быть может, панна молодая графиня прикажет ее проводить?
Стефа взглянула на него, широко раскрыв глаза. Камердинер застыл в позе ожидания.
— Вы ошибаетесь, Анджей, никакая я не графиня, — сказала она с веселой улыбкой.
Теперь старый слуга широко раскрыл глаза, но тут же превозмог удивление и вновь поклонился:
— Прошу простить, милостивая панна.
Стефа слегка пожала плечами и пошла в глубь замка, подумав:
«Должно быть, тут и представить не могут, что гость окажется без титула…»
Она прошла бильярдным залом, миновала бальный зал и оказалась в огромном вестибюле. Отсюда в разные стороны вело несколько коридоров, а широкая лестница из белого мрамора заканчивалась на высоте второго этажа галереей.
Стефа долго стояла посреди огромного вестибюля.
На втором этаже протянулась очередная анфилада залов. Посреди всего этого великолепия Стефа поняла, что заблудилась. По пути разглядывала ковры и гобелены. Перед глазами у нее мелькали драгоценные рамы картин. Фигура ее отражалась в огромных зеркалах.
Она часто останавливалась перед какой-нибудь картиной или чудесной пальмой. Постепенно ее стал охватывать страх. Она уже не знала, как выбраться. Ряды окон, погруженных в глубокие ниши, давали мало света, так что зал был погружен в полумрак и выглядел удивительно сурово. Под стенами и в центре зала стояли диваны, обитые золотистой парчой. Стефа глянула вверх, и озноб пронизал ее. Отовсюду смотрели на нее выразительные глаза — зал был увешан портретами. Предки Михоровского, изображенные в натуральную величину, стояли, оправленные в обитые бронзой рамы. К Стефе были обращены лица былых воевод, гетманов и сенаторов. Серебряные латы, позолоченные нагрудники, бархатные платья, соболя, горностаи, парча, фраки, кружевные жабо, военные мундиры… Полумрак, казалось, наполнял жизнью мертвые образы. Скупой свет, проникший снаружи, ложился на бархат, меха, на восковые руки и лица. Стефе показалось, что фигуры шевелятся, что мертвые серые глаза удивленно смотрят на нее, а губы шепчут:
— Что тебе нужно? Откуда ты взялась? Она вздрогнула, хотела уйти, обернулась к выходу — и взгляд ее упал на огромный портрет, довольно ярко освещенный. Опустив голову на грудь, с печалью в глазах стояла еще молодая женщина в тяжелом бархатном платье, украшенном брабантскими кружевами. Пышные черные волосы обрамляли безукоризненный овал лица, узкие сжатые
Сбоку на темном фоне виднелся герцогский герб, под ним надпись: «Габриэла, урожденная герцогиня де Бурбон, властительница глембовическая, супруга Мачея Михоровского.» Ниже — даты рождения и смерти.
Значит, это и есть жена пана Мачея, бабушка Вальдемара? Герцогиня де Бурбон? Но отчего она так печальна? Стефа подошла поближе, всматриваясь. Две женщины — одна на портрете, в бархате, другая живая, в белом муслине — смотрели друг другу в глаза, словно понимая одна другую.
Глубокие черные зрачки Михоровской жалобно смотрели на девушку, от глаз ее веяло безнадежностью и меланхолией. Казалось, они говорили: «Жизнь измучила меня, не дала ни капельки счастья, одна боль и печаль… Не помогли ни богатство, ни титулы, ни гербы… я была несчастна».
Стефа слышала эти жалобы. Отчего эта женщина была несчастна? Чего ей не хватало в жизни? Что за черная туча заволокла ее лицо?
Стефа оглянулась вокруг. Растущий непонятный страх выползал из темных углов. Глаза портретов словно бы гневались, что она вторглась в их святилище, казалось, они шепчут:
— Уходи отсюда девушка. Ты чужая здесь, это не твой мир.
Стефа задрожала. Подобных чувств она прежде не знала. Чуяла, что бродит в некоей мгле, вызвавшей необъяснимый страх. Она вновь взглянула на мертвые лица и, подняв голову кверху, шепнула:
— Ухожу… я никогда больше сюда не вернусь!
Не отводя взгляда от печального лица бабушки Вальдемара, она прошептала:
— Пани, ухожу, ухожу…
Но глаза Михоровской смотрели на нее с приязнью. Полные печали и горя, они, казалось, отвечали:
— Бедное дитя… поспеши удалиться… жаль мне тебя, полевой цветок… скорее возвращайся к таким же, как ты…
— Боже! — охнула Стефа.
Каждый нерв ее дрожал, всматриваясь в портрет, она не услышала шагов в соседней комнате.
Внезапно перед ней вырос Вальдемар, державший букет желтых чайных роз.
— Ах! — вскликнула Стефа, отступая на шаг.
— Что с вами? — спросил вошедший, взяв ее руку в свои. — Я испугал вас? Пани Стефания, что случилось?
Девушка опомнилась. С ним она не боялась. Высвободив руку из его пальцев, она сказала:
— Вы будете надо мной смеяться, но ваше внезапное появление меня в самом деле испугало.
— Вы меня приняли за какого-нибудь прадедушку, соскочившего со стены?
— О нет!
— А я вас искал по всему замку. Анджей навел меня на след.
— Я заблудилась, совершенно случайно попала сюда…
— И говорили с моими предками? Она удивленно взглянула на него:
— Да вы просто ясновидец!
— Значит, я угадал?
— Отчасти. Это они говорили со мной, а я только отвечала.
— И что же они говорили?
— Велели мне уходить, — ответила она с вымученной улыбкой.
— Пани Стефания!
Этот возглас удивил Стефу — в нем звучали вопрос и печаль. Она быстро повторила:
— Они сердились, что я вторглась в их святилище. Одна только эта дама была ко мне благосклонна.