Прокаженная
Шрифт:
Баронесса, пребывавшая в самом лучшем расположении духа, оживленно и во всех подробностях рассказывала, как прошел обед. Пан Ксаверий вставлял свои дополнения, кивал лысой головой, поддакивая:
— Да-да, майорат — человек заслуженный. Дельный, энергичный! Вот только вчера он был не в лучшем настроении…
— Да, порой становился просто язвительным… — подтвердила пани Идалия.
Панна Шелижанская прикусила губы и покосилась на Стефу.
Пан Ксаверий продолжал:
— В последнее время это с ним часто бывает. Вчера он усердно выступал в роли
Из-под кустистых бровей он посмотрел на серьезное лицо пана Мачея и добавил:
— Пан благодетель, и вы невеселы. Может, плохая новость?
Пан Мачей усмехнулся:
— Заразился от внука…
Обед прошел невесело. Только пани Идалия и пан Ксаверий наперебой болтали о Глембовичах. После обеда панна Рита собралась уезжать.
— Мы, должно быть, расстаемся навсегда, — с болезненной улыбкой сказала ей Стефа.
— Упаси Господи! Я уверена, что Идалька вас не отпустит. Да я к тому же приеду еще, пока вы здесь… в любом случае, не уезжайте, не попрощавшись с моей тетей в Обронном.
— Да, верно! Княгиня всегда была добра ко мне.
— Она вас очень любит, — сказала Рита, сердечно целуя ее.
VIII
Прошел еще один день, столь же печальный и унылый. Стефа паковала вещи. Последний ее разговор с пани Идалией стал решающим.
— Но объясните же мне настоящую причину, — сказала баронесса, явно опечаленная. — Не понимаю вашего упорства. Быть может, вы недовольны Люцией?
— Наоборот, мне невероятно жаль расставаться с ней. Я ее по-настоящему полюбила. Мне жаль покидать вас всех, но я должна… должна.
Пани Идалия посмотрела на нее внимательно:
— Мы собирались ехать за границу, я рассчитывала, что вы не покинете Люцию…
— Вы без труда найдете другую учительницу.
— Какая вы смешная! Мы считаем вас не учительницей, а подругой Люции. Она к вам неслыханно привязалась. У нее, кроме вас, нет больше настоящих подруг. Я вижу в ней значительные перемены, она изменилась к лучшему под вашим влиянием. Ее ум за последнее время развился, и все благодаря вашему интеллекту. Вы не должны нас покидать! — баронесса обняла Стефу и с улыбкой поцеловала ее в лоб: — Стеня, не упирайтесь, мы вас очень любим и без вас будет грустно!
Стефа, чуя ее мимолетную сердечность, хотела также обнять ее, но не осмелилась. От пани Идалии на нее всегда веяло холодком, не смогла Стефа превозмочь этого впечатления и сейчас. Она лишь произнесла:
— Я никогда вас не забуду, стану писать Люции… но я должна уехать! Простите, что я нарушила договор, но… это обязательно.
Пани Эльзоновская посерьезнела:
— А может, все из-за этой… чудной истории моего отца и вашей покойной бабушки? Не стоит об этом вспоминать. Все забыто и похоронено… Смерть пани Рембовской… и присутствие в нашем доме ее внучки произвели на отца сильное впечатление, не спорю. Но теперь отец совершенно успокоился, ему будет не хватать вас. Не собираетесь же вы спасаться бегством из-за какой-то старинной истории?
Стефа
Стефа опустила глаза. Щеки ее медленно заливал жаркий румянец, губы дрожали. Всей своей фигурой, этим румянцем она, казалось, говорила:
«Именно эта „старинная история“ меня и гонит, я боюсь, как бы умершее не воскресло…»
Они долго сидели, не произнося ни слова. Большие светлые глаза пани Идалии, устремленные на Стефу, сужались и сужались, пока не стали узкими щелочками. Одна ее бровь нервно подергивалась. Баронесса одной рукой играла золотой цепочкой для часов, о чем-то усиленно размышляя.
Стефа медленно, серьезно подняла на нее глаза, блестевшие от затуманивших их слез.
Пани Эльзоновская встала:
— Свое окончательное решение я сообщу вам утром. Вот так, сразу я не могу… понимаете?
Стефа поняла, что ее разгадали. Кровь бросилась ей в лицо.
Мать Люции пожала ей руку — гораздо холоднее, нежели прежде.
Спускаясь по лестнице, Стефа чуточку пошатывалась. В голове у нее шумело.
Она облокотилась на обтянутые бархатом перила:
— Нужно уезжать… уехать… навсегда. Боже! Боже, дай мне силы!
Ее фигура отражалась в огромном зеркале на лестничной площадке. Стефа увидела там свое лицо — неузнаваемо изменившееся, бледное, искаженное болью и тоской, с черными кругами под глазами.
Позади раздались чьи-то шаги.
Она обернулась. Младший лакей бежал вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Следом поспешал Яцентий.
— Что случилось?
— Пан майорат приехал!
Девушка задрожала, сделала движение, словно пытаясь убежать, но ноги отказались ей служить.
Внизу швейцар уже открывал дверь.
Она спустилась на нижнюю ступеньку, когда вошел Валъдемар.
Лицо его моментально прояснилось, он быстро снял шапку и стянул перчатку.
Стефа подала ему руку.
Он молча поднес ее к губам, потом глянул на изменившееся лицо Стефы и нахмурился.
Но она уже исчезла в боковой двери. Вбежала к себе в комнату и, сжав ладонями пылающие щеки, разразилась рыданиями:
— Боже! Господи, спаси меня!
Ее охватила горячка, с ней творилось что-то необычное. Сидя на диванчике у окна, втиснувшись в уголок, она то плакала, то лихорадочно размышляла, довольная, что мать задержала Люцию у себя и она может остаться в полном одиночестве…
Она очнулась, услышав стук в дверь.
— Кто там?
— Это я, Яцентий. Камердинер вошел:
— Пан майорат очень просит паненку прийти в белый салон.
Спазмы перехватили Стефе горло:
— Хорошо, я приду…
С минуту она сидела неподвижно. Потом подошла к окну, прижала разгоряченный лоб к холодному стеклу, вытерла глаза и подбежала к двери.
— Чего он хочет от меня?
Она отшатнулась, так и не выйдя в коридор, щеки ее пылали. Девушка, бесцельно бродя по комнате, заломила руки: