Прокаженный

Разумовский Феликс

— Ежели хотел бы я тебя расписать, то сделал бы вот как.

С этими словами, ударив бутылкой о край стола, он сделал из нее «розочку» и мгновенно «нарисовал» своему карточному партнеру «со шрамом», глубоко вонзив острые осколки стекла тому в вывеску. Для порядка он еще смазал пострадавшему по чердаку и, промолвив:

— Это тебе, сука, печать королевская на память, — цвиркнул и проснулся.

Несмотря на темноту, он разглядел, что времени было всего три часа, и, чувствуя, что навряд ли сегодня ему удастся снова заснуть, пошел на кухню попить чайку. Чувствовал он себя как-то необычно — голова была непривычно ясной, а тело неощутимо легким, и казалось, что он еще не проснулся. Сарычев зажег газ, поставил на него

чайник и внезапно узрел самого себя со стороны. Было такое ощущение, будто, открыв какую-то дверь, он вышел из своего тела и нынче находится там, где цвета можно слышать, а звуки переливаются разноцветьем радуги. Это продолжалось всего одно мгновение, и изумленный пережитым Сарычев неторопливо сам себе сказал вслух: «Так, уже вольты пошли» — и, опустившись на табуретку, призадумался. СПИД СПИДом, но вот и с головой происходит что-то невразумительное: сны эти непонятные, обмороки, как у гимназистки-целки, козла вот черного ушатал третьего дня напрочь. Неужели от всего хорошего в этой жизни крыша поехала? «Завтра же спрошу об этом Машу», — успокоил себя майор и, тут же сообразив, что телефон ее не взял, сплюнул и до самого утра яростно стирал носки.

Он зря переживал — давешняя пассажирка позвонила сама и, категорическим тоном захомутав его нынче вечером в Мариинку на балет, назначила рандеву и отключилась. «Балет! — Сарычев вздрогнул и поморщился. — Только этого еще не хватало». Александр Степанович искусство танца не понимал совершенно и всегда недоумевал, почему это танцоры постоянно появляются на сцене в одном исподнем. Он вздохнул и двинулся вниз разогревать «семерку» — настало время платежей за гараж.

Снова мела метелица, на дороге было неуютно и скользко, а когда Сарычев уже возвращался домой, то буквально на капот ему кинулся совершенно ошалевший мужичок с чемоданом — болезный опаздывал в аэропорт. Ехать до Пулкова было недалеко, несчастный опозданец сразу бросил полтинник на торпеду, и майор судьбу гневить не стал, поехал. Несмотря на непогоду и совершенно не в жилу поставленный знак ограничения скорости, поспели вовремя, а вот на обратном пути опять с Сарычевым случилось непонятное.

При въезде на площадь Победы он вдруг заметил правый бок не пропустившей его иномарки и, чтобы избежать столкновения, дал по тормозам. Естественно, на такой дороге его вынесло в левый ряд, а степенно ехавший там «Икарус» в шесть секунд испоганил «семаку» заднее крыло и, не посчитав нужным остановиться, покатил дальше.

Виновник же всего этого безобразия, сидящий в удобном буржуазном кресле, видимо, врубился в ситуацию и резко нажал на газ своего заграничного чуда по принципу батьки Махно — «хрен догонишь». Родной автоинспекции в нужный момент, конечно, на месте не оказалось, и выскочивший из «семака» Сарычев, глядя вслед быстро удалявшейся беспредельной лайбе, громко и выразительно пожелал ее водителю: «Чтоб тебе, сука, тошно стало».

Уже через секунду он вдруг перестал доверять своему зрению, твердо понимая умом, что такого в природе быть не может: сразу же после его напутствия красные огоньки удалявшихся габаритов вдруг стремительно начали смещаться вправо, затем до майорского слуха донесся звук удара и впереди стало быстро разрастаться белое, клубящееся облако. Александр Степанович залез в машину и, приняв вправо, двинулся по-Московской трассе. Очень скоро он остановился, вылез из «семерки» и в изумлении замер: обидчица-иномарка буквально обняла бетонный столб уличного освещения. Парил изливавшийся ручьем тосол, из расколотого картера сочилось струйками масло, а пахло вокруг бензином и бедой. Сарычев подошел ближе и сквозь покрытое трещинами лобовое стекло взглянул на водителя и вздрогнул, вспомнив свое пожелание, — тому действительно было очень тошно.

Глава шестнадцатая

Заморочиваться с ушатанным «семерочным» крылом Сарычев не стал, а, купив банку

«мовиля», чтобы не ржавело, щедро закрасил покореженный металл вязкой коричнево-красной жидкостью и успокоился до лучших времен. Приехав домой, майор с полчаса пообщался со своим мешком, основательно взмок и, приняв душ, почувствовал себя голодным, как изрядно недобравший в рационе хвостатый лесной санитар. Захотелось чего-то мясного, и, разморозив солидный кусище свинины, майор порезал его на тоненькие ломтики, посолил, поперчил и кинул на круто разогретую чугунную сковородку — всякие там «тефали» он не уважал.

Когда запахло жареным и на лангетах образовалось самое вкусное — хрустящая корочка, — Александр Степанович огонек убавил и, глотая слюни, стал дожидаться конечного результата. Момент был самый волнительный: передержишь — и мясо будет жестким, как подметка, поторопишься — тоже будет невкусно, однако интуиция майора не подвела, и свинина получилась как надо — сверху хрустящая, а внутри мягкая и истекающая белорозовым соком.

Умяв полную сковородку начисто, Сарычев стал несколько задумчив и сам себе показался обожравшимся удавом из популярного детского боевика про Маугли. Пришлось минут десять просто посидеть, размышляя о смысле жизни. Потом майор помыл посуду и отправился бриться по второму разу, потому как щетина росла у него буйно и уже к вечеру на щеках всегда появлялся синевато-черный отлив.

Убедившись, что действительно «Жиллетт» — для мужчины лучше нет, Александр Степанович отпарил брюки от своего выходного, еще, помнится, свадебного костюма-тройки, намазал кремом чешские туфли фирмы «Ботас» и глянул на себя в зеркало. Оттуда на него смотрел широкоплечий усатый дядька, одетый несколько консервативно, с благородной сединой в густой черной шевелюре, и все это очень походило на образ гангстера средней руки, созданный поганой буржуазной лжекультурой. Александр Степанович показал ему язык и, надев пальто из кожи монгольских коров, пошел заводить уже остывшую машину.

На дороге почему-то надумали объявить войну снегам, и, лавируя среди уборочных машин, Сарычев подъехал к Машиной парадной с некоторым опозданием. Весь проезд около дома был заставлен лайбами, просто места живого не было, и майор запарковал «семака» совсем рядом со входом, носом к отстойнику мусоропровода. Кое-как заперев машину, он вбежал по лестнице наверх, секунду постоял, переводя дыхание, и позвонил.

— Привет, — сказала Маша, — уже одеваюсь.

Она была в черном приталенном платье, не очень-то дорогом, но прекрасно на ее стройной фигуре сидящем.

— Салют, — отозвался майор, наблюдая, как она положила полиэтиленовый пакет с туфлями-лодочками в сумку и принялась обуваться в высокие теплые сапожки.

При этом он заметил, что ступни ног у Маши маленькие, как у девочки, и, отведя глаза, помог ей надеть полушубок, скорее всего из шкуры китайской собаки.

Внизу их ждал сюрприз, довольно неприятный, — корму «семака» подпер здоровенный черный «мерседес», стоявший с работающим двигателем на проезжей части. Сарычев снял свою машину с сигнализации, посадил Машу и, пустив двигатель, резко газанул, надеясь, что водитель иномарки ситуацию оценит правильно и даст «семерке» выехать. Но тот не оценил, и майор понял, что его пытаются «достать».

— Из машины не вылезай, что бы ни случилось, — улыбаясь, сказал он Маше и, приблизившись к водительской двери «мерседеса», даже не различая за тонированным стеклом, к кому обращается, громко и вежливо попросил: — Пожалуйста, дайте выехать.

Ответом его не удостоили, и майор, на всякий случай прижав дверь выставленным вперед коленом, тихонечко постучал в окно. Оно сейчас же опустилось вниз, и в образовавшуюся щель он разглядел коротко стриженную башку водителя, его мутные, со странным блеском глаза, а в нос Сарычеву шибанул запах паленых веников, как в перегретой парной, и стало ясно, что курили «Леди Хэми».