Прокаженный

Разумовский Феликс

Сама собой внезапно настала тишина, и Сарычев вышел на центр огромного, образованного столами круга. Он, как и все, носил кольчатый доспех, однако на груди, спине и подоле у него еще имелись круглые металлические бляхи — мишени, а на шее присутствовал железный воротник, застегивающийся запонами, и когда он крикнул яро: «Огня!» — то сейчас же подбежали к нему люди и подали горящий факел.

Сарычев поджег кострище с четырех сторон, зашипела, принимаясь, береста, и вскоре уже вовсю затрещали сосновые бревна, а майор глянул в сторону захваченных в плен древлян и, положив руку, защищенную зарукавьем, на крыж меча, громовым голосом объявил: «Тот, кто пошлет меня вдогон за уходящим Имярыкарем,

избавит себя и кровников от смерти. Другие сегодня же уйдут за горизонт и предстанут пред своими предками. В том слово мое нерушимо».

Он не успел еще даже договорить, как из толпы древлян вышел высокий, плечистый воин с лицом искаженным стыдом и яростью — его пленили сонным — и молча указал рукой майору на пуп. Сейчас же принесли все ему надобное, и, опоясавшись, он выхватил меч и пару раз со свистом рассек им воздух, привыкая к соотношению весов крыжа и полосы. Затем бешено вскрикнул и без всякого объявления ринулся на Сарычева. Майор тяжелый, с потягом, удар отвел и, с ходу сократив противостой, крепко впечатал «яблоко» рукояти своего меча в лоб противника. Ошеломленный, тот на секунду потерял Сарычева из виду и не заметил быстрого как молния движения его руки — остро отточенная сталь глубоко вонзилась в горло широкоплечего, — и, захрипев, он упал вниз на мокрую землю, обильно орошая ее своей кровью. Даже не глянув на поверженного врага, Сарычев снял со своей головы шелом с личиной и, чувствуя, как ярость начинает разгораться в нем подобно поминальному костру, выкрикнул бешено: «Кто за ним?»

Вышел крепкий бородатый подлеток и, уже через минуту сжав в руках ратовище копья, диким вепрем кинулся на майора, целя остро отточенным пером в форме листа шалфея прямо тому под ложку. Мгновенно Сарычев скрутил корпус грудью к удару и, развернувшись, со страшной силой рубанул клинком наискось по голове нападавшего. Меч у майора был работы не франкской, а откуда-то с Востока: узор на нем виделся сетчатый, цвета белого, отчетливо выделяясь на черноте голомени — плоской стороны полосы, а если он «пел», то звук был долгий и чистый.

Лезвие его легко, как яичную скорлупу, прорубило венец шелома копьеносца и, пройдя сквозь толстую, стеганую подкладку, развалило череп надвое. Сильным пинком ноги, обутой в хезевый сапог, Сарычев бросил убитого на землю, освободив таким образом свой меч, и опять вскричал бешено: «Клянусь Перуном трехславным, душа Имярыкаря жаждет большего. Найдутся еще трое мужей, способных держать меч?»

На вид майор был очень страшен — высокий, с широченными плечами, сжимавший в руке огромный окровавленный клинок, — но смерть в бою достойнее любой другой, и супротивники ему вскоре сыскались. Через пару минут Сарычев уже бешено крутился волчком, уворачиваясь от трех клинков, атаковавших разом, и упоительный, ни с чем не сравнимый восторг битвы, где цена одна — смерть, полностью захватил его. Он скинул шлем и рубился с непокрытой головой, целиком полагаясь на скорость и увертку, и свежий морской ветер развевал его длинные темно-русые волосы.

Вскоре один из его противников открылся и, получив сильный удар острием майорского меча в лицо, уронил свой и замер, прижав руки к голове. Два еще живых явно уступали Сарычеву в скорости и силе удара, а главное, они страшно боялись его, и страх, туманя рассудок, сковывал их помыслы и движения и приближал то, что вскоре и случилось, — Александр Степанович стремительно подсел под клинком одного из поединщиков, и меч его в мгновение ока перерезал тому горло. Хлынула кровь, и еще одна жизнь во славу Имярыкаря прервалась, а оставшийся на ногах противник Сарычева — молодой высокий воин — развернулся и бросился прочь.

Не того заслуживала душа ушедшего, и, придя в страшный гнев, Сарычев

вырвал из ножен поясной нож и, кхекнув, метнул его вдогон убегавшему врагу. Просвистев в воздухе, клинок глубоко вонзился тому под колено, перерезав жилы и разом обездвижев, а подскочивший к упавшему в два счета Сарычев мигом отрубил недостойному голову.

Священное пламя поминального костра догорало — славная душа Имярыкаря достойно возносилась на небо. Сарычев вытер окровавленный меч об одежду убитого и, подобрав с земли шелом, направился к своему месту во главе стола. Он выполнил долг товарища и содружинника — душа покойного была им помянута достойно. Майор присел на скамью, рука его потянулась к чаше, и внезапно он понял, что находится на кладбище неподалеку от чьей-то могилы.

Было уже темно, Сарычев был запорошен с головы до ног снегом, однако странно, он не замерз и, что самое удивительное, отлично различал окружающее, ну совсем как в недавнем сновидении про пещерного искателя жемчуга. Он в недоумении потер глаза, однако ничего не изменилось — он видел в темноте как дикий лесной кот, и, крайне удивляясь происходящему, майор двинулся между могилами.

У входа на кладбище народу не было вовсе, и, прошагав минут двадцать до шоссе, Сарычев не встретил ни одной машины и наконец догадался взглянуть на свои часы «командирские» — на них было четыре часа. Ночи, естественно. Сарычев присвистнул, — оказалось, что он пробыл на кладбище больше полсуток. Он понял, что болезнь, видимо, взялась за него основательно и начала с головы.

Глава четырнадцатая

Интуиция майора не подвела: выперли его из родной рабоче-крестьянской действительно за дискредитацию звания офицера, без пенсии и выходного пособия, — катись, шелудивый. А то, что протрубил ты почти двадцать лет, имеешь именной ствол, два боевых — это в мирное-то время — ордена и целую гору медалюшек, — так это не в счет: видимо, все эти годы маскировался ты, гад, под порядочного.

На прощание Юрий Иванович Отвесов пожелал ему более тщательно подбирать себе половых партнеров, а майор, глядя на его харю честно выполнившего свой долг бюрократа, вдруг ощутил в себе бешеное желание произвести указательным и большим пальцами правой руки захват подполковничьего горла и, глядя в мгновенно округлившиеся от страха глаза врага, вырвать напрочь ему трахею.

Расстались, в общем, без энтузиазма, и Сарычев порулил к дому. Отыскав телефон-автомат с необрезанной трубкой, он достал бумажонку с записанным номером и через пару минут дождался того, что и ожидал услышать, — положительная реакция на СПИД у него подтвердилась. «Да, чудеса бывают только в сказках», — подумал майор и поехал домой.

На Литейном, недалеко от пересечения с Невским, ему голоснул невысокий парень в серой куртке-аляске и, блеснув золотой фиксой, поинтересовался:

— За полтинник до Правобережного рынка доедем?

При этом он завлекательно махнул здоровенным лопатником, из которого высовывалась купюра поносного цвета с Кремлем, и майор сдался, сказав:

— Поехали, — тут же он добавил: — Ремешок, пожалуйста, — и сразу периферическим зрением отметил наличие у пассажира на левой щеке шрама, а на пальце правой руки — перстневой татуировки «Отсидел срок звонком», что Сарычеву не понравилось и насторожило.

Весь путь до рынка он более концентрировался на попутчике, чем на дороге, и не зря, предчувствие его не обмануло. Когда доехали и майор припарковался позади красной «девятки», из нее выскочил здоровенный, коротко стриженный — сразу видно, боец — и, распахнув водительскую дверь «семака», выдернул ключи. В то же время фиксатый пассажир, щелкнув ножом-прыгунком, приставил его к сарычевской печени и негромко сказал: