Прокаженный
Шрифт:
Второй выждал паузу, белозубо улыбнулся и ласково промолвил:
— А вот уже тогда и замочить его можно. Без эксцессов, не торопясь.
Глава восьмая
Утром, по пути в сортир, майор Сарычев в коридоре повстречался с супругой. Ольга Петровна только что вышла из-под душа, самую главную прелесть ее едва прикрывали черные трусики с красными кружавчиками, грудь была хоть и солидных размеров, но стоячая, и пахло от нее обворожительно.
— Саша, давай поговорим, — попросила она и почему-то посмотрела на свои замечательные коленки, кожа на которых была нежная и бархатистая, как персик.
— Давай, — согласился Сарычев, примерно уже представляя, о чем пойдет
— Саша, нам нужно пожить врозь, так больше продолжаться не может, — без всякого выражения, заученно произнесла супруга. — Я заберу кое-что из мебели.
— Забирай, — мотнул головой майор, перед глазами которого опять появилось лицо мертвого Самойлова с конопушками на носу, и добавил тихо: — Действуй.
На том и порешили. Ольга Петровна отправилась по своим девичьим делам, а майор поехал на кладбище.
Уход жены почему-то не тронул его совершенно — получилось как со старым, больным зубом. Пока лечишь его, он болит и причиняет массу неудобств, а стоит только выдрать — все, никаких проблем, даже никогда и не вспомнишь о нем.
«Да, буддисты правы, этот мир полон страданий», — согласился майор Сарычев с принцем Гаутамой и всю оставшуюся дорогу до кладбища ехал безо всяких мыслей, на автомате.
На погосте было холодно. С ясного, кристально-голубого неба непонятно откуда падали редкие снежинки, а зимнее, низко стоящее солнце казалось остывшим, оранжево-красным блином. Народу было немного, в основном все свои, милицейские. Майор и раньше знал, что Самойлов был детдомовский, но только сейчас понял, как это страшно, — проводить капитана в последний путь пришли только квартирная хозяйка, сдававшая ему комнатуху, да какая-то молодая девица, не жена, а так, одна из многих.
Могилу вырыли недавно — она еще не была присыпана снежком, — и по краям ее Сарычев заметил следы ковша — было ясно, что копал «Беларусь», — и почему-то настроение у майора испортилось окончательно. Он уже не впервой хоронил сослуживцев и примерно представлял дальнейшее: коротко, чтобы не застудить горло, генерал толкнет речугу, кто-нибудь еще поклянется отомстить и не забыть отважного чекиста и хорошего парня капитана Самойлова, да только Пете от этого не будет легче — вон он лежит неподвижно, одетый в милицейскую «парадку», и снежинки не тают на его веснушчатом курносом носу. Сарычев вдруг ощутил, что предметы вокруг него становятся какими-то серо-бесформенными и видятся как бы сквозь пелену — в этом был виноват, конечно, резкий, холодный ветер, — и, вытерев слезы, майор несколько раз сглотнул что-то тягуче-горькое, стоявшее в горле, постепенно обретая контроль над взвинченными нервами.
Наконец гроб опустили, присыпали и, разогнав напоследок выстрелами окрестных галок, стали расходиться. На поминки Сарычев не пошел, а по пути в «управу» приобрел литровую бутыль не нашей, прозываемой зловеще — «Черная смерть», водяры, кое-чего на закусь и, заперевшись в кабинете, сходу принял на грудь стакан. Водка была неплохая, однако майора никаким образом не взяло, и, пожевав краковской колбаски, он пить более не стал, а поинтересовался насчет ответа на запрос воякам. Удивительно, но тот уже пришел, и вскоре выяснилось, что РБГ-48 — это психогенное отравляющее вещество, созданное для защиты горячо любимого отечества от происков кровавых империалистов. Трепещите, недобитые буржуи и другие классовые враги, — данное химическое соединение в боевой обстановке мгновенно вызывает стойкие и необратимые изменения в психике людской, и никакой противогаз вам не поможет. Достаточно всего одной стомиллионной доли грамма, чтоб человек стал заторможенным, подавленным скотом, охваченным апатией и безотчетным страхом.
«Эх, люди, люди, почему мы хуже твари любой», — подумалось майору, и он уже совсем было решился налить себе еще, как внезапно ожил телефон внутренней связи. Звонил почти-генерал, и Сарычева удивила обеспокоенность, явно различаемая в его обычно монотонном
— Александр Степанович, хорошо, что ты уже здесь, третий раз тебе звоню, — что-то уж слишком экзальтированно произнесло начальство и, добавив уже спокойней: — Зайди ко мне, — отключилось.
— Нашел время, гад, — вслух сказал майор осуждающе и, откусив еще краковской, не спеша двинулся длинным, прямым коридором.
Почти-генерал в общем-то был такой, как всегда, — подтянуто-волевой, — но наметанный сарычевский глаз сразу заметил на его лице не то чтобы страх, а растерянность какую-то, проистекавшую от непонимания происходящего.
— Ну что, похоронили? — спросило начальство, а майор, подумав про себя: «Сам-то ты где, сволочь, был?» — ответил: — Присыпали.
Почти-генерал для приличия секунду помолчал, а потом безо всякого перехода сообщил:
— Дело твое «федералы» забирают. Документы для передачи подготовь.
Заметив выражение крайнего неудовольствия на сарычевской физиономии, он разложил веером на столе пачку фотографий и, ткнув в них пальцем, сказал повелительно:
— Взгляни.
Фотобумага была еще ощутимо влажная на ощупь, и майор понял, что отпечатано совсем недавно, а когда посмотрел на снимки, то осознал истинную причину почти-генераловой растерянности. На них были изображены повязанные Сарычевым третьего дня клиенты, парившиеся в ИВСе — изоляторе временного содержания. Каждый из них лежал скрючившись на полу своего «сейфа» — одиночной камеры — и неподвижно смотрел на покрытый цементной «шубой» потолок. Но даже не наличие трех жмуров в тщательно охраняемом ИВСе изумило Сарычева, а удивительно схожее, ни с чем не сравнимое выражение крайнего ужаса на их перекошенных лицах. Что могло так испугать этих людей, чтобы замер в немом крике рот и глаза почти вылезли из орбит? Майор оторвал взгляд от снимков и коротко спросил:
— Причина смерти?
Почти-генерал шевельнул плечом и нехотя отозвался:
— Результатов вскрытия пока еще нет, а органолептикой не взять — на телах какие-либо следы отсутствуют. — Мгновение помолчал и добавил: — Ты голову особо-то не ломай, и так забот хватает. Твое дело пока — документы «федералам» передать. Понял меня?
— Сделаем, — сказал Сарычев и, прикинув, что за два дня работы их с гулькин хрен не наберется, плюнул на все и поехал домой.
Опять откуда-то налетели тучи, засыпая город опротивевшим снегом, машины еле тащились по нечищеной мостовой, и, когда майор подъехал к своему дому, было уже совсем темно. Лампочку на его этаже кто-то свистнул, и Александр Степанович долго не мог попасть ключом в прорезь замка, а когда наконец начал дверь открывать, то сразу почувствовал неладное — ригель был не закрыт, и ни он, ни Ольга так квартиру не запирали никогда. Заскочив в прихожую, майор включил свет и обомлел — вначале ему показалось, что хату поставили на уши: куда-то подевалась почти вся мебель, телевизор с видиком, — но, когда Сарычев вспомнил утренний разговор с супругой, все встало на свои места. Непонятно было другое — почему была так закрыта входная дверь. Однако уже через секунду Александр Степанович это понял, когда прошел на кухню и зажег свет.
На столе рядышком лежали сиамские хищники. Видимо, их убивали медленно, и от боли вся шерсть на них встала дыбом. От кошачьих голов почти ничего не осталось, и распростертые в кровавой луже истерзанные останки зверьков различались только по форме: кошка ждала котят. Сарычев подошел поближе, зачем-то потрогал уже остывшие, сразу ставшие такими беззащитными и маленькими тела, и внезапно дикая, не сравнимая ни с чем ярость охватила его. Он вдруг ощутил, что испытывает воин, когда вонзает свой клинок в горло врага и, глядя ему пристально в глаза, разворачивает острую сталь в дымящейся ране. Дикий, продолжительный крик вырвался из груди майора, однако усилием воли он справился с собой, и когда раздался телефонный звонок, то сказал в трубку совершенно спокойно: