Проклят и прощен
Шрифт:
— Встань! — повелительно сказал Раймонд лежавшему на земле, — и отвечай, кто ты?
Человек повиновался, но ему, видимо, трудно было подняться. Судьба избавила его от ответа, так как в эту минуту луна вышла из-за туч и осветила седые волосы и коричневое обветренное лицо старого Экфрида.
— Экфрид! — вскричал Верденфельс, в ужасе отшатнувшись.
— Да, Экфрид! — сдавленным голосом ответил старик. — Теперь вы знаете. Отпустите меня!
— Бессовестный, твоя наглость зашла слишком далеко! — крикнул Пауль. — Мы тебя арестуем, и ты понесешь заслуженное
— Тише, не поднимай шума! — вполголоса перебил его Раймонд. — Сперва мы одни расследуем все. Отведи этого человека в мою комнату! Идите вперед, Экфрид, наверх по лестнице. Ты последуешь за ним, Пауль, и позаботишься, чтобы он не ушел. Я приду вслед за вами, но хочу сперва убедиться, не грозит ли замку опасность.
Пауль находил, что гораздо целесообразнее созвать слуг и сделать их свидетелями преступления, но так как при дряхлости старого крестьянина нечего было опасаться попытки к бегству, Пауль исполнил приказание дяди.
Оставшись один, Раймонд осмотрел веранду и все, что прилегало к ней. Злодеяние остановили вовремя: уже нигде не виднелась ни одна искра, не было запаха гари, и сорванная рогожа лежала на снегу, где не могла причинить никакого вреда. В замке все оставалось спокойным, казалось, никто не заметил ночной тревоги, что было вполне возможно, поскольку комнаты слуг выходили на другую сторону.
Раймонд вернулся в свою спальню. Колеблющийся свет свечи, которую он зажег, вставая, освещал сгорбленную фигуру Экфрида, стоявшего посреди комнаты, между тем как Пауль стоял возле него и наблюдал за каждым его движением.
— Это — закоренелый грешник, — гневно сказал он, — от него нельзя добиться ни одного слова. И при всей своей низости он неумело принялся за преступление. Огонь, разведенный снаружи, был бы тот час заметен, а каменные стены он не мог повредить, в крайнем случае сгорела бы только веранда. Я увещевал его, но он остается при своем упорном молчании.
— Он должен будет ответить мне, — холодно сказал Раймонд. — Оставь нас одних, Пауль!
— Тебя наедине с поджигателем? Ни в коем случае! А вдруг у него с собой нож, и он нападет на тебя сзади. От такого человека можно всего ожидать, а я обещал оберегать тебя.
— Обещал? Кому?
— Анне фон Гертенштейн, она поручила тебя моей защите, и я сдержу слово!
Лицо барона вспыхнуло румянцем, он не отозвался ни словом на это сообщение, а сказал с деланным спокойствием:
— Не беспокойся, мне не грозит никакая опасность, но мы должны объясниться с глазу на глаз.
— Этот человек ненавидит тебя, — многозначительно сказал Пауль, — ненавидит с такой слепой яростью, что я думал, что вижу сумасшедшего, когда нечаянно произнес твое имя.
— Я это знаю, потому и должен с ним поговорить. Уйди, прошу тебя!
Пауль неохотно повиновался и медленно пошел в соседнюю комнату, но только притворил дверь, чтобы при малейшем подозрительном звуке можно было прибежать на помощь. Тогда Раймонд обратился к крестьянину, все еще неподвижно и безучастно стоявшему посреди комнаты.
— Что вы хотели сделать, Экфрид?
Спрошенный поднял голову,
— Вы же видели. Отрицать этого я не могу, да и не хочу.
— Это на вас похоже. Мой племянник прав: если вы хотели поджечь замок, то неловко принялись за дело; огонь был разложен под окнами моей спальни, что объясняет вашу неловкость. Отвечайте: кому предназначался ваш замысел — мне или замку?
— Вам обоим.
В двух коротких словах прозвучала безграничная ненависть.
Верденфельс молчал, устремив на старика пристальный взор.
— Да, вам обоим! — с каким-то диким наслаждением повторил Экфрид. — Замок — за наше село, а вас — за моего бедного парня! Так было бы справедливо, я того и хотел! Теперь вы можете подать на меня в суд, можете засадить меня в тюрьму, но вы этого, я думаю, не сделаете, потому что тогда и я заговорил бы, и все село Верденфельс заговорило бы, а из этого могла бы выйти большая неприятность.
— Экфрид! — крикнул барон, судорожно сжимая кулак, и с поднятой, как для удара, рукой, быстро подошел к старику.
— Ударьте! — глухо сказал Экфрид, невольно отшатнувшись, — сделайте со мною то, что я готовил вам, мне только того и надо, чтобы всем моим несчастьям сразу пришел конец!
Эти слова, казалось, привели Раймонда в себя; он опустил руку, видимо борясь с собою, и наконец спросил:
— Вы по своей собственной воле терпели нужду. Много лет тому назад я предлагал вам щедрую помощь, вы не хотели принять ее.
— Не хотел, да и теперь не хочу. Я лучше умру с голоду вместе со своим внуком.
— Вы на это способны. Тогда вы мне отвечали с ружьем в руках и пустили бы его в дело, если бы я не ушел, чтобы избавить вас от убийства. Сегодня действительно чуть не произошло убийство, и не ваша вина, что ваш план не удался.
— Он и не мог удаться, — с горечью сказал старик, — я должен был знать. Я не хотел верить другим, что вы заколдованы, а теперь я вижу это собственными глазами. Вас ничто не берет: ни пуля, ни огонь.
Верденфельс презрительно пожал плечами.
— Опять старое, нелепое суеверие! Кто же втолковал вам, будто я — колдун? Уж не ваш ли священник?
Глаза Экфрида горели недобрым огнем.
— Нам никто ничего не втолковывал, но мы и сами понимаем, почему господин пастор отказывает вам в исповеди и прощении грехов, мы по опыту знаем, что вы нам привезли из Фельзенека. Вы приехали сюда в бурю и непогоду, подобно своему господину и повелителю, которому вы продали душу, и с того дня в Верденфельсе начались всякие несчастья: бури, метели, снег, болезни, нужда. И этому не будет конца, пока вы будете с нами. Это все мы знаем. Какое несчастье пошлете вы на мою голову за эту ночь, я не спрашиваю, мне немного осталось терять в жизни. Но я хотел помочь другим, и они все поблагодарили бы меня, никто не выдал бы. Наш священник... ну, тот пожалуй наказал бы меня, но в отпущении грехов не отказал бы. Он сам это сказал: «Все зло идет от Фельзенека».