Проклят и прощен
Шрифт:
Глухой и надломленный голос старика звучал теперь дикой страстью, а из глаз словно сыпались искры. В нем заговорил фанатизм ненависти и суеверия, не слушающий голос рассудка, признающий лишь одну цель — истребление врага, и убежденный, что этим он делает доброе дело.
— Так вот до чего дошел Грегор Вильмут! — дрожащими губами вымолвил Раймонд. — И с этим человеком я искал примирения! Теперь с меня достаточно, слишком достаточно! Выслушайте меня и повторите слово в слово своим товарищам в селе. Я устал от этих вечных мучений! Я приехал из Фельзенека, чтобы жить с вами в мире. Вместо него вы начали войну, но это не была честная, открытая война. В Верденфельсе я натолкнулся
Но теперь конец моему терпению! Если в дальнейшем последуют покушения на меня, на замок или сады, злоумышленники будут без всякого снисхождения схвачены и понесут заслуженную кару. Так как вы мою снисходительность считаете страхом и слабостью, то должны узнать силу и власть своего господина. Остерегайтесь прикасаться ко мне и моему имуществу! Я не пощажу тогда никого, будь это и сам священник. Вы вынуждаете меня придать имени Верденфельса его прежнее грозное значение — в таком случае вы должны почувствовать, что значит власть Верденфельса. Тогда, может быть, вместе с прежним страхом вернется к вам и потерянный разум.
Эта грозная речь звучала так ужасающе серьезно, что Экфрид промолчал. Он пристально смотрел на барона, словно не мог понять только что услышанное. С его лица не исчезло выражение ненависти, но теперь к нему примешивался несомненный страх.
— Совсем как отец! — пробормотал он про себя. — Теперь он впервые похож на него.
— Вы поняли меня? — спросил Верденфельс после короткой паузы.
— Понял и все исполню, — встрепенулся старик, — положитесь на меня!
Он повернулся, чтобы уйти, но от волнения и удара, полученного при падении на землю, так ослабел, что покачнулся и судорожно ухватился за спинку стула. При мерцающем свете свечи его лицо с глубокими морщинами казалось таким печальным и мрачным, что Верденфельс невольно смягчил свой тон.
— Я не донесу на вас в суд и велю своему племяннику молчать о том, что случилось сегодня ночью. Если бы даже остались следы поджога, никто не узнает имени поджигателя, этим будут покончены наши старые счеты. Вы останетесь на свободе, и мне кажется, что ваша ненависть и желание мщения будут удовлетворены. Теперь мы с вами квиты.
— Вы думаете? — воскликнул старик с громким, язвительным смехом. — Если вы со мной расплатились, то я еще не расплатился с вами! Отдайте мне моего единственного сына! Вы ведь знаете, что его вытащили с раздробленной головой из-под горящих балок. Когда вы возвратите моего Тони здоровым и невредимым, тогда только мы будем квиты, но не раньше. В этом я поклялся себе, клянусь и вам!
Он встрепенулся, словно ненависть придала ему новые силы, нетвердыми шагами вышел из комнаты и исчез на веранде. Минуту спустя из соседней комнаты вошел Пауль.
— Ты в самом деле отпустил его, Раймонд! — с упреком произнес он. — Какое неуместное великодушие!
Раймонд мрачным и загадочным взором следил за удаляющимся поджигателем. Когда Пауль заговорил с ним, он вскочил, словно пробуждаясь ото сна, и, проведя рукой по лбу, сказал:
— Оставь это, Пауль! Старик имеет право на мою снисходительность, но только он один! Ты, наверно, слышал отчасти наш разговор? Даю тебе слово, что эти люди, считающие меня лишенным покровительства закона, скоро узнают мой ответ. Они совершенно также ненавидели моего отца, и все-таки склонялись перед ним в рабском страхе. Теперь они поймут, что я больше не позволю безнаказанно оскорблять себя и причинять мне вред своими мелкими укусами. Я предлагал им мир, они же посчитали меня трусом и думали, что
Глава 17
Фрейзинг уже несколько дней гостил в Фельзенеке, куда давно мечтал попасть. Дело в том, что библиотека и архивы Верденфельса считались самыми богатыми во всей окрестности, но барон приказал и то, и другое перевезти в Фельзенек, когда поселился там, и они были совершенно недоступны для Фрейзинга. Он ни разу не видел своего клиента, вернее, его архива, и всякая попытка личного сближения вежливо, но решительно отклонялась. Однако все это изменилось, когда барон переехал в Верденфельс и начал общаться с людьми. Он несколько раз лично принимал своего поверенного, и тот не замедлил попросить разрешения на основательный осмотр библиотеки и архива. Раймонд любезно дал свое согласие, и адвокат воспользовался первым удобным случаем, чтобы отправиться в горный замок.
Добыча, которую он там нашел, превзошла все его ожидания. Род Верденфельсов был не только одним из самых древних и богатых, но и одним из самых беспокойных, и члены «го жили в постоянной вражде со всеми соседями и родственниками. Там были тянувшиеся десятки лет старые споры о границах, запутанные процессы из-за наследства, жалобы, договоры, судебные решения и, кроме того, бесконечное количество актов. Фрейзинг сидел над ними с утра до вечера и с разрешения барона отобрал наиболее интересовавшие его бумаги, чтобы взять их с собой и дома спокойно изучить.
Было утро дня, назначенного для отъезда. Фрейзинг занимался укладыванием документов, которые хотел взять с собой, как вдруг дверь отворилась, и в комнату вошел его кучер.
— Вы хотите ехать как раз сегодня? Этого нельзя делать.
— Разве мы не можем выехать до полудня? Тут какое-то недоразумение.
Кучер в смущении произнес:
— Да ведь сегодня день святого Руперта и в горах небезопасно... это знает каждый ребенок. Мы сегодня угодим в снежную метель, попадем к Деве льдов, а ведь вы знаете пословицу: «Когда Дева льдов спускается вниз с вершины Гейстершпица»...
— Я предчувствовал, что окажется вздор! — воскликнул юрист. — Как вам не стыдно, Ансельм, верить таким пустякам? Вы ведь знаете, что я думаю об этом. Мы поедем после полудня! Говорю вам, будет хорошая погода, я ведь тоже понимаю эти признаки. Будьте с санями во дворе замка в назначенный мною час, чтобы мы успели попасть в город до наступления темноты, и если Гейстершпиц, Дева льдов и вся чертовщина, от которой у вас в голове все перепуталось, захотят нас задержать, я отправлю их всех к черту!
Кучер втайне очень испугался такого нечестивого вызова горным властелинам, но должен был подчиниться решительному приказанию своего господина и молча удалился, а Фрейзинг продолжал упаковывать акты с такой заботливостью, как будто дело шло об отправке драгоценного сокровища.
В назначенный час сани отъехали от Фельзенека. Погода действительно совершенно переменилась в эти несколько часов: солнце скрылось за сероватыми тучами, горы все больше заволакивало туманом, только Гейстершпиц был ясно виден. Лошадь бодро бежала по гладкой дороге, но тем печальнее казался кучер, рассматривавший небо с очевидной тревогой. Фрейзинг, закутанный в шубу, расположился удобно в санях, бросая от времени до времени нежные взгляды на лежавшую рядом с ним огромную связку актов. Путешествие продолжалось уже около часа, и они находились на пустынной горной дороге, как вдруг пошел редкий снег. Обернувшись к своему господину, кучер многозначительно произнес: