Проклятая и безликая

Болотников Ермак

– И несмотря на темный час… Они всегда утешат нас. Ты помни с самых малых лет… с тобой до смерти будет свет.
– Сползая на сено перед жрецом пробормотала Мирен, закрывая глаза и роняя на землю клинок отца, который скатился по веткам, оказываясь прямо у ног окоченевшего Тиера. Марк последний раз улыбнулся, роняя на ее волосы несколько старческих слез, после чего… сделал свой последний в жизни вздох. Казнь закончилась, еретик был умерщвлен.

Глава 56

В тот же вечер все решилось окончательно, поставив точку в первом этапе моей жизни, который прошел на удивление скоро, пестро и кроваво… разумеется, если брать во внимание лишь последние несколько лет. Этот день словно стал одним единым надгробием моей жизни, таким чарующим, долгим и трудным. Вначале окрашенный в скучные тона пустых и высокопарных разговоров, а после, резко ставший кошмаром во плоти, и все это лишь для того единственного, чтобы во всей красе показать мне, к чему приводит та самая ересь, с которой я поклялась сражаться, сражаться ни смотря ни на что! И конец дня... Спокойный, благодатный, который и вправду казался мне истинным, абсолютно правдивым концом, который я полностью заслужила. Все подошло в концу, и лежа в темноте того дня, я знала, уже спустя несколько дней... Да пусть даже недель, это все, скорее всего, изменится, останется позади, словно призрачная дымка былого, о которой, возможно, я буду вспоминать с теплотой, как о безмятежном, легком сне, финал которого... Мне только предстоит увидеть, как и мой собственный финал. Дальше будет только тяжелее, я знала этого, я желалв трудностей, была готова противостоять им, бороться во имя себя, своего рода и в конце концов, во имя всей Империи, которой я была готова отдать жизнь. Ради которой, когда-нибудь,

я обязательно отдам свою жизнь, чтобы из всех финалов, избрать тот единственный путь, который я выбрала сама. Эти слова протекли в сознании, перемешиваясь с образом мёртвого жреца, а после, наступила тьма. Кошмары не явились ко мне, хотя я была уверена, что желали. Боги одобрили мой выбор, и даже, если это значило нечто иное, я видела в подобном только этот единственный смысл, который и возвела к истине. Слова матери действительно оказались полной правдой. На следующий же день, за завтраком, отец гордо, почти что с трепетом объявил, что мы отправляемся в столицу, вместе со всей семьей но покинут ее все кроме нас… после чего, быстро добавил, что по приезду, нам выделят собственную резиденцию, новых слуг и возможность принимать самостоятельные решения с разрешения брата. Соответственно, это значило то что отныне, за нами будет присматривать Генрих, что было вполне очевидно, учитывая, что брат не покидал столицу за редкими, очень редкими исключениями. Лиз встретила эту речь восторженно, впервые за все года, что жила с нами, обняв Тиера, заставив отца смущенно покраснеть, растерянно отведя взгляд. Признаться, я не видела в нем подобного очень давно, отчего зрелище оказалось на редкость удивительным. Со мной отец захотел поговорить перед отъездом, наедине, решив какие-то дела, остававшиеся в этом доме… после чего, позволить мне с чистой душой отправиться в новую жизнь, уже не удерживаемая ничем, оставшемся в этом доме. Я ждала этого разговора очень нервно, практически шагая по раскалённым камням от каждой секунды свободного времени, не зная, чем себя занять, но в тоже время, точно знала, что должна провести этот день достойно, попрощавшись со всеми, кто оставался здесь и с самим домом… но не смогла заставить себя столь сильно распылять внимание и тратить время, хотя и не могла признать, покидать этот дом казалось на редкость болезненным моментом, к которому, как оказалось, я была не готова. Долгое время, он оберегал, я знала многие его места, и еще многие, так и не смогла обнаружить. Он был мне темницей и замком из сказок, теплыми объятиями и холодным отчуждением, чудесным оплотом святой невинности и блеском первых грехов, первой жестокости. В его камнях текла кровь нашего рода, он давно стал одним из Рихтер, очень давно принял нашу фамилию, как свою, и понимая, что не увижу его в течение всего обучения... А после, скорее всего, всей жизни, на сердце что-то ломалось, крошась на части. Он видел мои слезы, мою боль и радость, счастье и падение, кровь и мясо... Слышал каждый восторженный вздох и дрожащий плач. И я знала его, слышала стоны дерева, треск камня, дыхание печей и топот сотен крестьян, сотен наших работников и слуг... Я молилась, чтобы еще раз застать его великолепие в жизни, чтобы вновь ощутить себя ребенком, который окажется способен найти в его стенах упокой. Но был еще один человек, который полностью заслужил моей ласки и нежности, заслужил ее, честно, куда больше... Потому весь день, несмотря ни на что, я провела подле матери, стараясь проявлять всю любовь на которую была способна. Дав ей почувствовать хотя бы раз в жизни, что не было никакого проклятья, что я никого не убивала, и никогда не оказывалась в смертельной опасности, я делала то, что делали все девочки и девушки в моем возрасте, расспрашивая ее о том мире, который не манил меня, но который был близок ей, и в котором я должна была расти, должна была жить до конца жизни, если бы не решилась свернуть на путь тьмы, боли и крови, на путь Ангела Возмездия. Видеть ее улыбку на лице было просто… волшебно, я никогда не испытывала столько радости, сколько в моменты, когда видела в ее глазах то, что она и вправду забывала обо всем, кроме этого разговора, кроме моих вопросов, таких простых, детских, порой наивных... Но прежде чем поведать о матери, я обязана оповестить о том, что произошло с семьей Тревелья... И Мирен, отчаянной до глубины души Мирен.

Марк был убит девушкой, под ее же отчаянный плач, которая беспомощно смотрела, как после, уже убиенное тело жреца ласкают, сжирая в себе, языки алого пламени, унося к черному небу алый дым, что был похож на снег, плывущий к небесам. Я видела это, но никаких эмоций не испытала, зная, что душа Марка уже очень далеко от тела, и никакой боли заблудший во тьме жрец уже не испытывает... И не может испытывать. В ту же ночь, матриаих сменила свой облик и сущность окончательно, словно Марк был единственным, что позволяло ей оставаться человеком... Отвергая свой новый облик и Их благо. К сожалению, узреть истинный лик матриарха я не смогла, оказавшись недостойна узреть творение рук божьих. Даже силы Аколита оказалось недостаточно, чтобы пробить божественную иллюзию, чтобы взглянуть на Мирен по новому. Но то, что осталось снаружи… было очищенным от всякого уродства и змеиных черт, словно их и вовсе никогда и не было. Омоложение до двадцати лет человеческое тело, не имеющие и капли боли, что могла бы остаться после десятилетий службы в церкви, с роскошными, пышными волосами, и бледной кожей, с видимыми венами, по которым текла зелёная, изумрудная кровь. Но больше Мирен не была прежней, хотя и казалась все той же жрицей, только лучше. Я не пересеклась с ней, не обменялась ни любезностями, ни утолила своего любопытства, по сути, не сказав ей ни слова, ни не услышав и слова в ответ… но даже в воздухе ощущалось, как веяло тишиной от девушки. И не просто трепетом, который мог заставить людей замолчать, лишь бы взглянуть на нее и проводить взглядом. Вокруг нее замирали всякие звуки, оставалось лишь тихое биение сердец и величественные шаги. Моя наставница предположила, что подобно Марку, которому не было чего сказать ей… сама Мирен тоже утратила голос, но в подобные совпадения я верить отказывалась, провожая взглядом Мирен, жизнь которой наконец оказалась окончательно вверенной в руки Близнецов. Но счастье?... Я не видела его, я не видела ничего в мёртвых глазах. Она была словно лишена мыслям, шагая будто бы по чужому наитию. И я... Боялась того, что однажды стану такой. Впервые в жизни, я боялась дара богов, зная, что не смогла бы жить без собственных мыслей и разума. Без них... Я бы была никем, попросту тем самым полым сосудом, которым и должна была жить. Но оставалась еще одна удивительная и внезапная новость, на этот раз связанная с Людвигом.

Брак будет заключен. Такое неожиданное заявление на утро вынесли из отцовского кабинета трое собравшихся мужей. Но как оказалось, оба лорда нашли удивительное, в своей изворотливости, решение проблемы. О преображении Мирен знали только собравшиеся здесь семьи, а потому, проведя свадьбу, через несколько дней, будет объявлено о расторжении, на основании преображения Мирен и ее посвящению себя церкви. Судя по усталости на лицах обоих лордов, им с трудом удалось прийти к подобному консенсусу, либо же, так сказывалось истощение от длительного нахождения подле Мирен, которая разносила вокруг себя печальную духоту и тревожную боль, фантомную боль. Я понятия не имела, что происходило за внешним образом, но я чувствовала, что однажды, мы вновь услышим о Мирен. Она казалась мне не правильной, вырожденной через боль и ненависть, через страдания и ересь. Она не была чистой в Их глазах, и я знала, хоть и не хотела признавать, не хотела даже думать об этом, но Мирен являлась ошибкой. Ужасной ошибкой, которая рано или поздно сорвется, став чем-то уникальном, чем-то потрясающе ужасным. И тогда, тишина прервется, возможно, навсегда. Но сейчас, все что было, это аура вокруг девушки, что убивала всякую чистоту и насыщенность, оставляя сухость. Подобное оказалось столь невыносимым для обычных людей, что лорд Тревелья вызвался ехать на лошади, но когда даже самая стойкая кляча выдохлась спустя один круг с лордом на спине, на лошадь посадили молчаливую жрицу, укрыв лицо капюшоном а тело другим плащом, что скрыл от окружающих какие-либо черты ее телосложения. К десяти часам нового дня, семейство Тревелья, лишившиеся своего духовного наставника, покинуло наше поместье, пребывая в трагичном, молчаливом трауре. Но для меня... Это было просто очередное вычеркнутое из списка дело, пусть и я ощущала что Мирен... Однажды, окончательно сломается под гнетом того, чего была недостойна. Сложно признавать... Но возможно, ей действительно было лучше никогда не перерождаться. Возможно... Близнецы совершили ошибку.

Гвин с грустью приняла то, что я собираюсь провести практически весь день с матерью, считая что мы должны повеселиться в посокдний день перед отъездом. Мне оказалось невыносимо трудно бросать ее одну, в доме больше не было никого, с кем она могла бы провести свой последний день. Наставники... Мы и так будем продолжать у них обучение и к сожалению, помимо них, Гвин так и не удалось завести

здесь друзей... Или хотя бы знакомых, что могли бы быть с ней в этот день. Недолго думая, я решила, что нет ничего плохого в том, чтобы ей провести последние часы рядом с Сессиль и мной, ведь мать всегда относилась к ней не иначе, как к собственной дочери. Гвин приняла это предположение с опасением, редко по настоящему пересекаясь с моей матерью, но в итоге согласилась, не зная чем еще себя занять в этот день. Сессиль оказалась приятно удивлена, что Гвин явилась, ведь несмотря на всю доброту женщины, сама Гвин начисто игнорируя все ее попытки стать ближе, не столько из грубости, сколько от страхов и желании сохранить память о своей погибшей матери, не запятнав ее образ кем-то чужим. В голосе матери не было никакого излишнего удивления, которое могло оттолкнуть Гвин, даже хорошо скрытого беспокойства, несмотря на то, что с Гвин она практически никогда не говорила, ввиду закрытости девушки. Сегодня, мы впервые вели совместные беседы о моде, за два года моего обучения, а с Гвин, за всю нашу совместную жизнь. Сессиль смогла уговорить Гвин примерить несколько платьев, показала ей новые образы и попробовала изменить прическу, но это ей не удалось ввиду коротких волос девушки, которые та попросила не срезать во время поездки, и моя названная сестра действительно согласилась на это, возможно, не в силах отказать женщине, что относилась к ней как к дочери. Со временем, Гвин стала относиться ко всему проще, словно перестав бояться моей матери и приняв правила игры, которую мы затеяли. Видеть то, что они наконец поладили, оказалось на удивление ценным моментом, что оставил на душе приятное спокойствие, сравнимое мало с чем в жизни. Я не ощущала себя настолько умиротворенно уже очень давно… мы пили чай, вкушали искусные десерты, которые обычно готовили только для важнейших из гостей, посещающих наш дом. Но как оказалось, сегодня было исключение. Несколько часов мы провели в саду, на прощание, мать сорвал с сада несколько цветков… для Лиз, разумеется, это были фиалки, а я… фраза девушки мага, которую я почему-то запомнила, убедила мой юный разум, что помимо асфодель, более цветов для меня уже не существовало и не могло существовать, несмотря на их великое множество. К сожалению, из-за этого, я так и не смогла решить, какой цветок взять с собой в столицу… из-за чего, Гвин преподнесла мне целый венок, состоящий из полевых ромашек, растущих среди множества более высоких, красивых и грациозных растений. Я с гордостью приняла этот подарок, хоть и ощущала некую печаль, осознавая, что рано или поздно, он завянет, но разве подобное… могло действительно быть проблемой? Ведь он подарил мне счастье, ради которого и был создан, так что еще я могла требовать от растения?

Середина дня прошла в блаженном отдыхе рядом с Сессиль и Гвин, но вот под вечер, перспектива разговора с отцом становилась все ярче и ярче, неуклонно приближаясь, пугая меня своей неотвратимостью. Я не знала, что он хотел сказать мне. Возможно, Тиер желал дать наставление, рассказать что-то о столице, либо же, предупредить об опасностях. Для прощания было слишком рано, поскольку несмотря на все, впереди ждал еще праздник и несколько дней перед ним, что мы по-прежнему проведем в столице как единая семья, что уж говорить о многодневной поездки. Потому с каждой секундой, я все больше и больше драматизировала предстоящий разговор, не желая томиться в ожидании, но вынужденная ожидать того момента, когда Тиер пригласит меня к себе. Под вечер был новый пир, во многом состоявший из вчерашних блюд и куда более семейный, скромный. Здесь не присутствовали ни наставники, ни доверенные отца только наша семья и Аль… к которой даже отец несколько проникся, наконец успокоившись из-за проблем с Тревелья и Мирен, из-за которой, упоминания матиарха в доме Рихтер резко перебивало даже самый оживленный разговор, вынуждая неудобно отвести взгляд, вспоминая о девушке. Людвиг стал куда раскрепощеннее, часто обнимал Аль, целовал в шею и щеки, в ответ та лишь скромно улыбалась, оглядываясь вокруг, словно пытаясь понять, осуждает ли подобное поведение остальная семья, либо же нет. Но Сессиль лишь отводила взгляд, стараясь скрыть улыбку, мы с Гвин общались между собой, отец не придавал этому абсолютно никакого внимания. Единственное, что печалило меня, полное отсутствие возможности поговорить с ней, узнать о том, что же это за человек и каковы его мотивы… . Но возможно, если Людвиг был счастлив, то мне это было и не нужно. Брат далеко не глупец, и даже ослепленный любовью вряд ли лишний раз подставится под удар кого-то с юга. Поэтому уже вскоре после начала ужина, я оставила эти мысли, отдавшись вкусной еде и приятному аромату чая, шедшего от фарфорового сервиза. Ведь уже скоро, это навсегда растает в небытие... Подобно дыму, идущему от напитка в моей чашке.

После застолья настал тот самый момент, которого я, признаться, ждала с самого раннего утра. Гвин и Сессиль отправились по своим делам. Названная сестра захотела взять реванш у того самого юноши, который по случайности, одолел ее несколько лет назад, пусть он никогда более этого и не упоминал. Мать отправилась к себе, чтобы немного отдохнуть перед поездкой. Ее состояние в последние дни казалось странно натянутым, словно струна, которая вот-вот готова разорваться, разумеется, я старалась всеми силами не думать, что же это может значить на самом деле. Людвиг и Аль предпочли уединиться, поэтому казалось почти что единственным решением пройти вместе с отцом, ради нашего личного разговора, после которого, уже ночью, нас ждет отъезд из имения и первый день пути. Вещи были собраны слугами, учителя отправятся только по утру, все, что мы могли сделать, уже оказалось сделано, и оставался только один единственный разговор, который поставит точку во всей моей уже прожитой жизни. А отец лишь мило улыбался, шагая рядом… наверное, можно сказать, что я справилась с тем, что уготовила мне судьба… и что я решила сделать сама, вопреки всему. Все было окончено, пришло время пожинать плоды, и я была к этому готова.

В кабинете горел нежный свет нескольких свечей, от которых пахло медом. Но несмотря на это, по комнате шел резкий запах кофе, который захватил весь мой разум, вытеснив оттуда сладость медовых свеч. На столе отца лежал аккуратный футляр с резной эмблемой Ревнителей на нем, что блестел под светом факелов. Подарок от Годрика… в сознании всплыл тот самый день, невольно вызвавший улыбку, которую отец не заметил, обходя свое рабочее место и садясь напротив меня, по старчески вздыхая и продолжая улыбаться, так невинно и искренне. Я видела морщины на его лице, которых раньше не было… казалось, что за всего несколько часов, он стал старше на годы… но разумеется, подобное было лишь плодом моей фантазии, или невнимательности, тянувшейся уже очень, очень долго. Я не хотела видеть, как стареет отец, я хотела наблюдать все того же статного, молодого мужчину, что и раньше, но время, неумолимо, брало свое, не считаясь с чувствами смертных.

– Ты молодец… Лиз. Такая большая... молодец.
– Тяжело вздохнув, Тиер налил себе в чашку немного кофе, поднося напиток к носу и вдыхая аромат, но не отпивая. Мне было несколько неуютно, в сознании поселились трудные для осмысления думы, что коснулись возраста Тиера и того, сколько ему осталось. Ощутив укол совести, я поежилась на кресле, быстро бросая взгляды из стороны в сторону и ожидая, что же дальше скажет мой отец, пока наконец не взглянула в его глаза, видя лишь счастье. Беспокойство стремительно отступало, и в душе стала рождаться вера, что он просто хочет похвалить меня, успокоить перед поездкой. И об этом свидетельствовало абсолютно все, включая бойкий, все такой же живой взгляд, который теперь, давал мне веру, в его бессмертие.
– Раньше всех ты покидаешь этот дом, и ради чего? Ради военной службы, ты действительно та, кем дому Рихтер стоит гордиться. Мне жаль, что я не был с тобой так часто, как должен был. Но сейчас… уже слишком поздно.
– Поднявшись из-за кресла, отец поставил на стол чашку, опускаясь к ящикам и извлекая оттуда сверок, перевязанный алой лентой, который по ощущениям, был крайне тяжелым. Мое сердце забилось быстрее, целых два дара, я даже не могла поверить, что действительно получаю нечто ценное, нечто, что сам отец выбирал мне в подарок... И что теперь, я и вправду получу в свои руки.
– Разумеется, я не мог отпустить тебя из дому без подарка... Каждый из твоих братьев получил его, кто-то раньше, кто-то позже... И в особенности, я не мог ошибиться, когда мой верный друг Годрик тоже оставил дар, достойный очень немногих воинов...

В мои руки лег тяжелый пергамент, который очень скоро пал, перед моими быстрыми руками, желающими узнать, что же скрывается внутри. Но когда я увидела, что застыла, глядя на новую, сверкающую маску, с безмолвным, удивительно сильным удивлением, с трудом веря даже в то, что подобное вообще-то могло существовать. Идеально тонкая, с блестящими, серебряными узорами цветов, моего возлюбленного асфоделя, повторяющая изгибы лица маска, которая легла на мои дрожащие руки, отражая свет. Лицо изображённое на стали я узнала очень скоро, это была Фелиссия Нира, великая святая, что прославилась героической обороной Слез Империи, когда она единолично, будучи обычной священницей, подняла на защиту города всех граждан, погибнув в обороне. Говорят, что в тот день, ее устами говорили сами Близнецы. Продолжая рассматривать маску, я обнаружила, что она абсолютно не имела никакого крепления, но вместо этого, в ней билась магия, текущая сквозь серебро, словно вода.