Проклятая Мангазея
Шрифт:
– Ты ведь послушником был в каком-то монастыре? – это скорей был не вопрос, а утверждение. – С чем сюда пожаловал?
– Дак с колоколами, господин мой, направил меня настоятель, отец Серафим. С ними так и добрался. И жил почти год у отца Якова в его доме. Трудился на благо нашей православной церкви.
– Отец Яков не очень лестного о тебе мнения, как о работнике церкви, Тимошка.
– То так господин. Не по душе мне такая работа. Вот и собрался на промысел.
– Однако уверял,
– Старался, господин. Куда деваться?
Дьяк всё внимательно рассматривал Тимошку, а тому было боязно и сумрачно на душе. Никак не мог понять причину его допроса. Хотя в голове что-то мелькнуло про Игната. Неужто попался и всё рассказал? А я ничего не помню.
– Кто в твоей избе раньше жил? – продолжал допытываться дьяк.
– Мужик жил. Хозяином его звали. Я у нега подрабатывал с позволении батюшки. В основном по ночам, хотя зимой дня почти и нет тут.
– Как звали того мужика?
– Я ни разу его имени не слыхал, господин. Да и хари своей он не охоч был показывать. Такой грузный детина с немного рыжеватой бородой лопатой. Брови густые, глаза почти закрывали. Даже мало говорил.
– Что ты у него делал в доме?
– Немного по хозяйству, господин. А в основном по ночам возил грузы на оленях. Две или три нарты до ручья. Названия не называли, а я сам не допёр спросить. То мне ни к чему, господин.
– Что за товар был на нартах?
– Никто не говорил мне, а я не спрашивал. Дюже он грозный бывал, господин.
– Кто ещё с тобой бывал там?
– Знакомый мой мужик. Он-то меня и позвал работать к хозяину. Исайкой звали. Тоже куда-то пропал. Так я и поселился в пустой избе хозяина, господин.
Пришлось описать и Исайку. И вдруг дьяк спросил, строго глядя на Тимошку:
– Когда то было? Можешь вспомнить?
– Трудно будет, господин. Меня тогда не взяли. Хозяин сказал, что молод и не надёжен. А путь дальний. Где-то перед весной или в самом её начале, господин. Морозы ещё стояли, помнится.
– Откуда деньги на новую одежонку у тебя появились?
– Так мне хозяин платил по полтиннику за ездку. К тому же отец Яков почти за год работы заплатил, пусть Господь учтёт его доброту. Да от его щедрот немного перепадало. По кабакам почти не хожу, господин. Счёт деньгам знаю, приучен.
Тимошку постоянно смущали острые пронзительные взгляды дьяка. От них по спине пробегали мурашки, и он уже почти ощущал на этой спине удары кнута. Было жутко, и он мысленно молил Господа не допустить такого.
Дьяк долго молча всматривался в наивное выражение лица Тимошки. Вздохнул и проскрипел устало:
– Стоило тебя кнутом отходить для верности. Да уж больно ты и так перепуган. Пока иди.
– Так... господин... как-то несподручно мне им интересоваться. Я и забыл почти про него. Ушёл, так и ушёл.
– А ведь он у тебя в доме нашёл мешок со шкурками, – вдруг изрёк дьяк и пристально глядел в испуганные глаза Тимошки. – Знал про тайник?
– Даже не догадывался, господин! Признаться, я про такое думал, что хозяин может у себя держать что-то ценное, А что тут ценного кроме рухляди? Так боязно было даже заикнуться, господин. Исайка так меня застращал, что я готов был язык проглотить, лишь бы не обмолвиться об том товаре... что возил к ручью, значит.
– А Исай что-нибудь говорил про хозяина, про шкурки?
– Бывало, да тотчас грозился всеми карами. Говорил, что смерти предадут тотчас за болтовню.
– Ладно, Тимошка, – протянул дьяк и зевнул сладко. – Кстати, фамилия у тебя есть, или ты бесфамильный, голодранец?
– Как же, господин! Есть и фамилии. Я из довольно богатой семьи. Мой тятя ходил на промысел на Новую Землю. Там ноги поморозил и с великим трудом выбрался домой в Устюг Великий. Тогда и дал обет, что в случае удачи отправит меня в монастырь. Так и получилось, господин. Зато теперь я избавился от него. В иноки меня так и не постригли. Не успели. А фамилия моя Скудельников.
Дьяк кликнул стрельца и приказал ему:
– Запри в холодной. Пусть посидит малость, подумает своей башкой.
Тимошка обомлел, скорбно глянул в лицо дьяка, да тот уже не смотрел на Тимошку, уткнувшись в лист бумаги.
Просидев три дня в холодном и сыром подвале, Тимошка часто вспоминал монастырскую темницу и никакой разницы не заметил. Страх то и дело сжимал его сердце, заставлял тосковать, и надежда редко посещала его. Был уверен, что Игнат наговорил на него кучу с торбой. Теперь не миновать кнута. И то не самое страшное
На четвёртый день стрелец отворил тяжёлую дверь и, махнув рукой, молвил:
– Выметайся, парень. Тимошкой кличут? И побыстрей, пока дьяк добрый сегодня. И помни, что из города ни ногой.
Тимошка не сразу поверил в столь неожиданную милость дьяка. А стрелец поддал ему бердышом под зад и тот поспешил на улицу, карабкаясь по осклизлым ступеням лестницы. Внутри всё ликовало и радовалось.
В погребе его почти не кормили и он дома набросился на еду, которую ему предложила баба, что жила тут. Тимоха улыбался ей радостной улыбкой. Однако ничего не стал рассказывать. Пошёл топить баньку, где остро захотелось смыть налёт того ненавистного погреба в съезжей избе.