Проклятая реликвия
Шрифт:
— Вы имеете в виду ворона?
— Да. У меня имеются свидетельские показания, что у Хетча жила птица по кличке Держи-крепче.
— Я не знаю, что с ним случилось, сэр. Сначала ворон был в палатке, но когда я с друзьями вернулся в нее, он исчез. Может быть, испугался, когда его хозяин погиб.
В толпе кто-то всхлипнул. Долл Вопинг стояла, скорбно закрыв руками лицо.
— Очень хорошо, — заявил Фарнаби. — Вы двое, спутники мистера Ревилла, можете добавить что-нибудь к его рассказу?
Когда Джек и Абель сказали, что не могут, Фарнаби произнес:
—
Это внезапное освобождение меня удивило, но тут я заметил, что судья переглянулся с одним из констеблей. Интересно, как далеко нам разрешат уйти?
Оказавшись за пределами монастыря святого Варфоломея, мы заспорили, что делать дальше. День перевалил за полдень. Солнце висело в небе, жаркое и тяжелое.
Раньше я хотел есть, но теперь полностью потерял аппетит. Абель хотел прямо сейчас убраться с ярмарки и вообще из Смитфилда, но Джек сказал, что такой поступок только убедит всех, что мы виновны.
Краем глаза я заметил одного из констеблей с нависшими бровями. Нет сомнений, что Фарнаби приказал ему присматривать за нами.
Я показал за спину.
— У нас на хвосте Гог и Магог.
— Гог? Магог? — не понял Джек.
— Я так назвал констеблей, — пояснил я. — Вон те два громадных парня, которые брали нас под стражу. Они походят на деревянные статуи перед ратушей — здоровенные и уродливые.
Джек нерешительно взглянул на меня.
— Они не нашли ни шкатулку, ни склянку, ни щепку от креста, когда обыскивали нас, поэтому считают, что мы спрятали их где-нибудь на ярмарке. Они только и ждут, когда мы пойдем их искать.
— Я же сказал, нам нужно сейчас же уйти, — повторил Абель.
— Нет, не нужно, — возразил я. — Посмотрите туда. Или нет, лучше не смотрите. Сделайте вид, что мы разговвариваем.
В тени монастыря, наполовину скрытые разрушившимся контрфорсом, стояли двое мужчин. Мои друзья, будучи опытными профессионалами, не стали колебаться, а тотчас же вступили в оживленную «беседу», какие нам часто приходится вести на сцене «Глобуса». Между тем, выглядывая из-за них, я наблюдал за Беном Соловьем, исполнителем баллад, и его сообщником, маленьким человечком в простецкой шляпе, известным под именем Питер Перкин.
Должно быть, они считали, что их никто не видит, потому что полностью погрузились в свое занятие. В свое истинное занятие, состоявшее из воровства кошельков и последующего дележа добычи. Я ничуть не сомневался, чем именно они сейчас занимаются.
Певец отложил в сторону лютню ради плутней, если можно так выразиться, и перебирал на ладони какие-то вещи, только что положенные туда Перкином, вероятно, монеты или безделушки, результаты щипачества. А Перкин тем временем поднял лютню Соловья и вертел ее в руках. Я поразился их дерзости — заниматься этим в открытую, прямо возле Пирожно-пудренного суда. Но они стояли в укромном месте, а день успешной «работы», вероятно, сделал их беспечными.
Но заинтересовал меня совсем не вид парочки воров, подсчитывающих деньги. Дело в том, что Перкин, отложив лютню, неожиданно вытащил откуда-то деревянную
Пока я тайком наблюдал, Перкин показал шкатулку Соловью, одновременно покачав головой. Словно доказывая честность своего жеста, он открыл шкатулку и перевернул ее вверх дном. Оттуда ничего не выпало. Перкин еще что-то сказал, и Соловей ответил. Напряженные позы обоих указывали на неминуемую ссору.
Если бы эта парочка не так погрузилась в свою беседу, они бы меня заметили. Но Соловей произнес еще несколько резких слов — неразличимых на слух — и так яростно затряс головой, что красный берет едва с нее не слетел. Вместо ответа Перкин протянул ему шкатулку. Давай, говорил он всем своим поведением, не веришь мне, посмотри сам. Нет в ней ничего, она вправду пустая.
Певец схватил шкатулку и поднес ее к глазам, словно исследуя. Перкин все решительнее настаивал на своем, жестикулировал и размахивал руками. У Соловья открылся рот с выражением изумления и недоверия. Я никак не мог понять, о чем они спорят. Певец еще раз заглянул внутрь шкатулки. Потом посмотрел на нее сбоку — и увидел, что я за ним наблюдаю. Его взгляд метнулся мне за плечо, и глаза его расширились, то ли от страха, то ли от удивления. Я оглянулся. К нам приближался констебль, которого я окрестил Гогом (а может, и Магогом).
После этого все произошло одновременно.
Я решил, что единственный способ доказать мою — нашу — полную невиновность в деле убийства Хетча, это схватить карманника Питера Перкина и исполнителя баллад Бена Соловья — и шкатулку. Пустая или нет, она послужит доказательством их соучастия в преступлении. Я сказал «решил», но, разумеется, это был инстинктивный порыв. Крикнув что-то своим друзьям, я рванулся к тенистому месту, где стояли оба дружка.
Но Соловей, уже встревоженный появлением Гога (или Магога), одной рукой схватил свою лютню и, не отпуская деревянную шкатулку, обогнул контрфорс и пустился бежать. Его сообщник отстал на секунду-другую, но он тоже удрал, когда я был от них на расстоянии более двадцати ярдов.
Лучше бы Соловью и Перкину оставаться на своем месте и вести себя все так же нагло. Когда человек бежит — он виноват. И даже такой тупоголовый тип, как констебль, может отреагировать на бегущего, как охотничий пес реагирует на зайца. Я скорее почувствовал, чем увидел, что он топочет следом.
Кроме того, певцу и карманнику следовало разделиться, чтобы погоня тоже разделилась, но Перкин продолжал мчаться вслед за Соловьем. Монастырь располагался с северной стороны Смитфилда, на краю ярмарки. В сущности, это уже рваная граница Лондона. Там бродило несколько человек, но основная толпа еще находилась в самом сердце ярмарки.