Проклятая реликвия
Шрифт:
— Видите! Говорил я вам!
— Да, вижу, — ответил Джек. — И что?
Только сейчас я посмотрел на то, что лежало у меня на ладони. Да, разумеется, кусочек дерева определенной формы, но вовсе не частица Истинного Креста. Прежде всего, этот кусочек был новым и не поцарапанным.
— Это просто дужка, Ник, — сказал Абель. — Они есть на каждой лютне. Их засовывают внутрь, чтобы укрепить раму.
— Твоя идея заключалась в этом, Николас? — спросил Джек. — Что карманник мог засунуть то, что ты ищешь, внутрь лютни?
— И не такие странности происходили, — ответил я.
По
К счастью, в этот момент дверь кухни отворилась и Гог (или Магог) снова отвел нас к судье Фарнаби. Там почти ничего не изменилось. Питер Перкин, все еще удрученный, стоял перед дубовым стулом. Бен Соловей в оцепенении сидел на скамье. Перо престарелого клерка нависло над бумагой. Единственное изменение произошло в лице Фарнаби. Теперь он смотрел не сурово и педантично, а примерно так, как только что Джек — нечто среднее между смехом и презрением.
— Говорят, что правда всегда выплывет наружу, — сказал он, словно самому себе. — Что ж, мистер Ревилл, похоже, что, по крайней мере, вы говорили правду. Беда, однако, в том, что крупица правды завернута в паутину лжи.
Я кивнул, хотя совершенно не понял, о чем он.
— Этот человек, — продолжал Фарнаби, показав на карманника Перкина, — дал Пирожно-пудренному суду письменные показания под присягой. Мой клерк сейчас зачитает самые главные места из его показаний.
Престарелый клерк с седыми волосами, выбивавшимися из-под шапочки, наклонил голову к верхнему листу в стопке и прокашлялся, прочищая глотку, как на сцене.
— Свидетель Перкин показывает… позвольте, сейчас посмотрим… показывает, что он любит посещать ярмарку Варфоломея, иногда в обществе своего хорошего друга Бенджамина Соловья, исполнителя баллад с Тули-стрит… потому что наслаждается сладким голосом своего друга, когда тот поет… свидетель показывает, что его мать, то есть мать Бена Соловья, знала, что делала, когда выходила замуж за человека по имени Соловей, и, должно быть, предвидела, что ее сын станет восхитительным.
— Оставьте в покое всю эту чепуху, — перебил его Фарнаби. — Давайте скорее к делу.
Сбитый с мысли клерк засопел, потом снова откашлялся и повел пером вниз по странице.
— …э-э-э… свидетель Перкин признает, что он подторговывает мелкими вещицами… он называет себя… э-э-э… «хватателем безделушек»… он говорит, что в этом ремесле не имеет себе равных… Перкин говорит, что он пошел в палатку некоего Улисса Хетча, издателя и книготорговца, потому что и раньше покупал у вышеупомянутого Хетча вещицы по случаю. Когда Перкин оказался в палатке, ему показали шкатулку, в которой находился стеклянный сосуд, в котором, в свою очередь, находился кусочек дерева, который вышеупомянутый Хетч назвал частицей креста Господа Иисуса Христа. Свидетель заявляет, что он справился о цене данной вещицы, но ушел из палатки, потому что его карманы недостаточно глубоки для указанной вещицы. После просьбы объяснить свои слова он сказал, что не имел наличных денег. Далее он показал, что его встревожило присутствие в палатке говорящего ворона. Возле палатки свидетель увидел троих джентльменов
Тут мы напряглись, но судья Фарнаби метнул в нас предупреждающий взгляд.
— Перкин показывает, что позже он передумал насчет вещицы и, посоветовавшись со своим хорошим другом Соловьем, вернулся в палатку, чтобы сделать Улиссу Хетчу, издателю и книготорговцу, еще одно предложение.
Тут на клерка напал кашель, и он потерял строчку в тексте. Фарнаби смотрел на него, поджав губы. Вероятно, то, что мы сейчас слышали, и называлось «паутиной лжи», которую упоминал судья. Перкин — «хвататель безделушек», а? Ну да, хороший способ описать карманника. Пока из всего заявления точными были только упоминания о двух посещениях Перкином палатки Хетча. Зашел ли он туда в первый раз случайно или присматривался, что бы оттуда стащить, но ему показали склянку. Хетч, по-видимому, был готов продать ее либо карманнику, либо Тому Гейли. Разве он не сказал, что продаст ее любому, лишь бы цена подошла?
Перкин ушел из палатки и натолкнулся на нас. Советовался он с Соловьем или нет, но карманник вернулся в надежде украсть реликвию. Возможно, он каким-то образом тайно проник в палатку, Хетч его заметил, и они подрались. Перкин пытался выдернуть пистолет из рук Хетча… и тот случайно выстрелил на близком расстоянии… да, но тогда на Перкине должны быть ожоги или хотя бы следы ожогов?
Клерк кашлянул в последний раз, выплюнув в грязный носовой платок мокроту. Потом возобновил свои показания — точнее, Перкина.
— …свидетель показывает, что он зашел в палатку мистера Хетча, чтобы поговорить о продаже реликвии. На крышке сундука лежал пистолет. Свидетель говорит, он не знает, что его напугало сильнее — пистолет или ворон, который велел ему… гм… действовать. И во второй раз вышеупомянутый Хетч вытащил шкатулку, в которой находился стеклянный сосуд, в котором, в свою очередь, находился кусочек…
— Ох, хватит, приятель, — прервал его Фарнаби. — Мы знаем, что в чем находилось. Давай к делу.
— Да, сэр… свидетель Перкин заявляет, что далее произошло… произошло…
Но нам не удалось узнать из уст клерка, что произошло далее, потому что на него опять напал приступ кашля. Вся его тощая фигура сотрясалась, и он снова развернул грязный носовой платок, готовый выплевывать в него фонтаны мокроты.
Судья Фарнаби, отчаявшись, заговорил очень громко, чтобы заглушить звуки отхаркивания и сплевывания.
— Короче говоря, свидетель Перкин заявил, что он совершенно невиновен в убийстве Улисса Хетча, издателя и книготорговца. Он говорит, что настоящий убийца — это…
— Заткни свою глотку!
Титанические попытки клерка прочистить горло прекратились в тот же миг, как еретические слова прозвенели в Пирожно-пудренном суде. Точнее, не прозвенели, а проскрежетали. Еще одна странность заключалась в том, что слова послышались не от земли, где мог стоять человек, а с высоты многих футов. Потолок трапезной был крест-накрест оплетен балками.
Мы посмотрели наверх. На балку прямо над судьей Фарнаби взгромоздилась птица, которую я узнал. Питер Перкин тоже. Он вытянул трясущуюся руку.