Проклятая шахта. Разгневанная гора
Шрифт:
– Хорошо, – сказал я. – Посмотрю, что здесь делается.
Я следил за тем, как его лампа двигается вдоль штольни Мермейд. Просто удивительно, какая она была прямая. Уровни большинства корнуоллских шахт постоянно меняются, то поднимаясь, то опускаясь, следуя за рельефом морского дна. Только позже я узнал, что Мермейд – это рабочая штольня. .Здесь искали то, что впоследствии нашел старый Менэк.
Когда огонек лампы Менэка-младшего удалился, превратившись в едва заметную точку, я вдруг осознал, что повсюду вокруг меня слышатся шумы воды. Ритмичный стук насоса был едва различим, его вполне можно было принять за пульсацию крови у меня в висках, тогда как доминирующим звуком были разнообразные шумы, производимые водой. Она струилась, она журчала, она – кап-кап – капала вниз, на дно шахты. Я думаю,
Мне было холодно и зябко. Дело в том, что я не чувствовал эту шахту. Я никогда не видел ничего подобного. А когда обстановка для шахтера непривычна, он не может чувствовать себя спокойно. Пока я стоял и прислушивался к звукам, издаваемым водой, свет лампы Менэка окончательно исчез из виду. Он, должно быть, дошел до конца штольни и свернул к выходу. Я повернулся к лестницам и стал взбираться наверх.
Шахта, которую они пробили, была приблизительно круглая, диаметром около десяти футов, являясь как бы продолжением ямы, находящейся внизу, в полу штольни. Выступы, по которым предполагалось пустить вагонетку, находились на расстоянии примерно восьми футов один от другого. Поэтому обломки от взрыва могли беспрепятственно ухнуть в яму, места для этого было достаточно. Я взбирался наверх, пока не долез до самого конца. Для непрофессионалов они проделали вполне приличную работу. Им удалось сохранить форму, хотя кое-где поверхность была шероховатой. Я пощупал потолок у себя над головой. Он был влажным. По краям шахты струилась вода. Я не был уверен в том, что расчеты Менэка верны. Окружающая меня порода вызывала странное ощущение, словно она представляла собой часть морского дна. Она не была мягкой или рыхлой, но такое ощущение все-таки возникало. Это был гранит с прожилками базальта. Но поверхность была скользкая, словно покрытая слизью. Я спустился вниз, чтобы осмотреть яму. Туда вела лестница. Посмотрев вниз, я обратил внимание на то, что характер породы там был иным. На платформе лесов лежали кое-какие инструменты. Взяв молоток и зубило, я стал спускаться в яму. До поверхности воды было футов пятнадцать. Формация, которая привлекла мое внимание, находилась на противоположной стороне. Я опустил в воду ногу, обутую в сапог. Глубина была небольшая. Не больше фута. Я пошел по воде к противоположной стене. Не успел я взглянуть на эту тусклую породу, как меня охватило страшное волнение. Я принялся за работу, пустив в дело зубило и молоток. Все другие мысли мгновенно вылетели у меня из головы. Я знал, что никакого открытия не делаю. Менэк-старший увидел это до меня. Но Боже мой, какое это было богатство! Бери молоток, зубило – и вот, пожалуйста: почти что чистая руда.
После четверти часа работы я начал обливаться потом, а в висках стучала кровь – воздух там был нехорош. Но мне все было безразлично. Я держал в руке кусок коренного олова размером в мой кулак, отбитый моими собственными руками. Я обчистил его, потерев о рукав комбинезона, и любовался, направив на него луч своей шахтерской лампы. Золото или олово – какая разница? Руда была настолько богата, что человек, который станет ее работать, непременно разбогатеет. Если бы это было в Австралии, я мог бы застолбить участок где-нибудь неподалеку отсюда, рядом с участком Менэка. Я стоял там, погрузившись в мечтания и держа в руках этот кусок руды, пока меня не вывел из задумчивости голос:
– Нашел, значит, жилу, а?
Сверху мне бил в глаза яркий луч света. Я ничего не мог разобрать, кроме ослепительного диска шахтерской лампы.
– Теперь ты понимаешь, что эту штольню затапливать нельзя? – добавил голос, и я понял, что это старик. – Ну, что же ты решил? – спросил он.
Я не знал, что ему сказать.
Должно быть, он воспринял мое молчание как знак согласия, потому что продолжал:
– Ты получишь свои двести пятьдесят фунтов, а когда я начну разрабатывать жилу, то назначу тебя руководить работами. – Он стоял надо мной на краю шахты и смотрел вверх,
Тут ко мне вернулась способность говорить.
– Нет, – сказал я. – Никуда я не поеду. Он смотрел вниз, на меня:
– Ты хочешь сказать, что остаешься и будешь взрывать проход к морю, как этого хочет мой сын? – Голос его дрожал.
– Я сам не знаю, – ответил я. – Но уйти отсюда я не могу.
– Почему? – В голосе его чувствовалось нервное напряжение.
Я побрел по воле к лестнице. Мне не хотелось оставаться в таком невыгодном положении: я внизу, а он – наверху, надо мной. Так невозможно было разговаривать. Я начал подниматься по лестнице. Моя лампа освещала его резиновые сапоги. А он стоял у самой верхушки лестницы.
– Почему? – снова спросил он, и его вопрос подхватило эхо, отскочив от скользких стен.
– Потому что мне слишком много нужно еще узнать, – ответил я, вылез из ямы и поднялся на ноги.
Так мы стояли друг против друга, светя друг другу в глаза.
– Ты имеешь в виду моего сына? – спросил он.
– Нет, – ответил я.
Он схватил меня за руку. Для человека его возраста – ему было шестьдесят пять – он был необычайно силен, рука моя оказалась словно в тисках.
– Послушай, – сказал он, – я нашел то, что искал всю свою жизнь. Ни ты, ни кто другой, даже мой сын не сможете украсть это у меня. Прими мое предложение и уходи. Уходи, пока нс поздно.
– Нет, – снова сказал я.
– Не будь дураком! – закричал он. – Бери и убирайся. А если нс уберешься… – Он вдруг замолчал и обернулся. На нас светила еще одна лампа.
– Что он должен взять? – Это был голос капитана Менэка.
Вопрос повис, наступило молчание. Напряженное, как тетива натянутого лука. Мы, должно быть, так увлеклись разговором, что не заметили, как он к нам подошел.
– Я ему сказал, что не допущу затопления галереи, – проговорил старик. – Предложил заплатить ему столько же, сколько ты ему обещал, если он уедет.
– А чем, интересно, ты собираешься ему платить? – с усмешкой осведомился его сын. – Моими деньгами? Ну уж нет. Он останется здесь, пока не закончит работу.
– Так ты твердо решил осуществить свои планы? – Голос старика дрожал.
– Да, – ответил сын.
– В таком случае, сэр, прошу вас удалиться, эта земля принадлежит мне, она моя собственность. – В манере старика чувствовалось достоинство. – У меня нс осталось выбора, – печально добавил он, – хотя мне очень грустно, что приходится говорить это собственному сыну.
– Твоя собственность? – Капитан Менэк смеялся. – Знаю я, как ты завладел этой собственностью. Если ты хочешь, чтобы я ушел из этой шахты, тебе придется вызывать полицию, иначе я отсюда нс уйду. А ты этого нс сделаешь, ведь верно, отец?
В глазах старика появился опасный блеск.
– Берегись, – сказал он. – Когда-нибудь ты зайдешь слишком далеко. Избавься от этого человека, это единственное, о чем я тебя прошу. Отошли его прочь и оставь в покое Мермейд.
– Все, чего ты просишь? – Сын снова засмеялся. – А ты читал утренние газеты?
– Ты же знаешь, я никогда не читаю газет. Весь мой мир – здесь, а то, что снаружи, меня не интересует.
– Ну, начнем с того, что Прайс никуда уйти не может. Существует подробное описание… – Менэк замолчал, поняв, что старик его не слушает, а смотрит на меня недоверчиво и в то же время испуганно.
Но потом взгляд его изменился, старик как бы замкнулся в себе, ничем не выдавая своих мыслей.
– Я думал, что его зовут О'Доннел, – сказал он сыну.
– Верно. Но настоящее его имя – Прайс.