Проклятая шахта. Разгневанная гора
Шрифт:
Я понимал, что препираться с ним бесполезно. Он выполняет приказ. Но я считал необходимым что-нибудь предпринять, чтобы о моем аресте стало известно английским властям.
– Ладно, но сначала я должен позвонить в свое посольство в Праге.
– Вы сможете сделать это позже.
– Я сделаю это сейчас, – огрызнулся. – Вы арестовываете меня без предъявления какого-либо обвинения и хотите помешать мне сообщить об этом в мое посольство. – Я рванулся к телефону и схватил телефонную трубку.
Он попытался помешать мне, но я сказал:
– Или я звоню в посольство,
Казалось, мои доводы на него подействовали. К счастью, я быстро дозвонился, и меня соединили с третьим секретарем посольства по фамилии Эллиот, с которым я познакомился на приеме в Праге несколько дней назад. Я объяснил ему, что происходит, и он обещал немедленно принять необходимые меры.
Я положил трубку.
– Теперь, если вы востребуете мой багаж, я пойду с вами. Но поймите, у меня назначена деловая встреча в Милане, и вашему начальству придется обеспечить мне место на следующий рейс.
Я взял паспорт у клерка, на глазах которого разыгрывалась вся эта сцена; агенты службы безопасности забрали два моих чемодана и пошли к ожидавшей нас полицейской машине. Неподдельная ярость, владевшая мною до звонка в посольство, иссякла, но все время, пока мы ехали в Пльзень, меня не покидал страх. Я действительно ни в чем не виновен. Но если они следили за мной… Предположим, они арестовали Максвелла и узнали, что он приходил ко мне в номер по пожарной лестнице? Умолчал ли ночной портье о визите Тучека? И что именно искали те двое в его кабинете? Если они следили за мной, то им известно, что я совершенно непричастен к этому делу. А что же это за дело? Почему им понадобилось арестовывать меня? Меня прошиб холодный пот. Предположим, они взяли Максвелла. Предположим, они устроят нам очную ставку. Он подумает, что я его выдал. Решит, что я испугался и заговорил. Сама мысль об этом была невыносима для меня, и страх перед подобным развитием событий перекрыл все прочие страхи…
В управлении меня отвели в комнату ожидания, маленькую и грязную, с окном, выходящим на какое-то разрушенное бомбой здание.
Полицейский в форме стоял у двери, ковыряя в зубах, поглядывая на меня без всякого интереса. Часы на стене медленно и неумолимо отсчитывали минуты. Я попытался расслабиться, не обращать внимания на медленное течение времени, но вскоре почувствовал, что тишина начинает действовать мне на нервы. Я попытался вступить в беседу с моим стражем, но он строго следовал инструкции: молча покачивал головой, и только.
Минут через сорок пришел офицер и велел мне следовать за ним. Мы прошли по каменному коридору и поднялись по лестнице. Мой конвоир следовал за мной. В кабинете на первом этаже, куда он меня привел, окна были закрыты ставнями, и поэтому в нем горел яркий электрический свет. Маленький бородатый человек в штатском, сидевший за столом, заговорил, обращаясь ко мне:
– Извините, что заставили вас ждать. Садитесь, пожалуйста.
Я сел. Он медленно перебирал бумаги на столе. Его бледное лицо было почти
– Вы Ричар Харви Фаррел? Я кивнул.
– Вы представитель манчестерской фирмы «Б. и X. Эванс»?
– Да, и я должен был лететь в Милан через Мюнхен рейсом в 11.30. Не объясните ли вы причину моего ареста?
Он посмотрел на меня, изображая удивление:
– О каком аресте вы говорите, пан Фаррел? Мы всего лишь желаем задать вам несколько вопросов.
– Если бы вы хотели задать мне несколько вопросов, то разве нельзя было послать вашего сотрудника ко мне в отель до того, как я отправился в аэропорт?
Он улыбнулся, и мне эта улыбка не понравилась. От нес повеяло садизмом. Он был похож на психиатра с мазохистскими наклонностями.
– Мне жаль, что вам доставили беспокойство.
Было совершенно очевидно, что он получал удовольствие, доставляя людям беспокойство. Я промолчал, а он продолжал:
– Я полагаю, вы знаете пана Тучека?
– Совершенно верно, – ответил я.
– Вы познакомились с ним в 1940 году в Англии?
– Да.
– И вы виделись с ним позавчера?
– Да.
– О чем вы разговаривали?
Я изложил ему суть нашего разговора. Пока я говорил, его глаза скользили по бумаге, лежавшей перед ним, и я знал, что он сверяет мой рассказ с отчетом переводчика. Когда я закончил, он удовлетворенно кивнул.
– Вы прекрасно говорите по-чешски, пан Фаррел. Где вы его выучили?
– В ВВС. Мне вообще легко даются языки. Я несколько месяцев служил в чешской эскадрилье вместе с Тучеком.
Он улыбнулся:
– Но в среду, когда вы виделись с Тучеком, вы разговаривали только по-английски. Почему? – Вопрос был задан внезапно, и его глазки-пуговки остановились на мне. – Почему вы солгали и для чего вам понадобился переводчик?
– Я не лгал, – с горячностью ответил я. – Это Тучек сказал, что я говорю только по-английски.
– Почему он так сказал?
– Откуда я знаю? Очевидно, он посчитал, что не очень-то красиво говорить со старым другом в присутствии шпика.
Теперь я говорил по-английски и видел, что ему трудно воспринимать мою речь.
– А вы уверены, что не привезли для него какого-нибудь сообщения?
То, что он теперь, запинаясь, говорил по-английски, да и сам заданный им вопрос свидетельствовали о том, что никаких определенных компроматов против меня у него нет.
– Какое сообщение я мог ему передать? Я не виделся с ним около десяти лет.
Он кивнул, а потом сказал:
– Пожалуйста, расскажите мне подробно, что вы делали в Пльзене с момента вашего прибытия сюда. С точностью до минуты, пан Фаррел…
Я изложил все с момента появления в отеле «Континенталь». Он слушал, барабаня пальцами по столу.
– Может быть, вы объясните мне. почему вы сочли необходимым спрашивать меня о моей встрече с Тучеком?
Он посмотрел на меня:
– Он политически неблагонадежен. Он связан с Англией.