Проклятая шахта. Разгневанная гора
Шрифт:
– Видишь, до чего мы докатились здесь, в Чехословакии. Это моя «тень». Он всюду следует за мной.
Мужчина неожиданно проявил признаки жизни:
– Вы говорите по-чешски? Ян Тучек посмотрел на меня.
– Ты не говоришь ни на каком языке, кроме английского? – спросил он, хотя прекрасно знал, что это не так, и, прежде чем я успел что-либо ответить, повернулся к «тени», и быстро сказал по-чешски: – Мистер Фаррел говорит только по-английски. Мы вместе с ним сражались в составе британских войск против Германии. Он приехал сюда в качестве представителя
– Я не могу позволить вам разговаривать без переводчика, – ответил долговязый.
– Тогда вам лучше поскорее найти его. – огрызнулся Тучек, – я не собираюсь разговаривать с товарищем по оружию как с посторонним только потому, что вы недостаточно образованны, чтобы говорить по-английски.
Долговязый вспыхнул от ярости, резко повернулся и вышел.
– Ну, теперь мы можем поговорить. – Ян улыбнулся, и я заметил, как блеснули золотые коронки у него во рту. Однако в глазах у него затаились тревога и печаль. – Мы должны поторопиться. С минуты на минуту он вернется с переводчиком. Скажи, где ты остановился?
– В отеле «Континенталь», – ответил я.
– Номер комнаты?
– Сорок четыре.
– Отлично. За мной присматривают только в течение рабочего дня. Ты надолго?
– До пятницы, – ответил я.
– Два дня. Времени совсем мало. А потом куда ты собираешься?
– В Милан.
– В Милан? – В его глазах вспыхнул живой интерес. – Если я зайду к тебе попозднее…
Он оборвал себя на полуслове, так как в этот момент дверь распахнулась и в кабинете появилась «тень», а вслед за ней довольно заурядного вида девушка с красным шарфом и брошкой в виде серпа и молота. .
– Так ты теперь работаешь в машиностроительной компании? – спросил Ян, словно продолжая прерванный разговор.
– . А почему ты больше не летаешь?
Я выставил вперед ногу.
– Значит, лишился ноги, – сочувственно произнес он, прищелкнув языком. – Выше колена?
Я кивнул.
– Но ведь это не могло заставить тебя прекратить полеты?
– Конечно, – ответил я и, чтобы избежать дальнейших вопросов, тут же добавил: – Сейчас очень серьезная конкуренция, множество молодых и здоровых летчиков ходят без работы.
– Понятно, – сочувственно сказал Ян. – Но когда же это произошло? Когда моя эскадрилья улетала на континент, с тобой ведь все было в порядке.
– О, это случилось гораздо позднее. В Италии. Меня подбили около местечка Фуга-Пасс, это между Флоренцией и Болоньей.
– Затем ты находился в плену?
– Около года, – ответил я. – Они сделали мне три операции.
– Три? – Его брови полезли на лоб. – Но для ампутации достаточно одной.
У меня на лбу выступила испарина. Сколько лет прошло, а я нс мог забыть леденящее прикосновение скальпеля и скрежет медицинской пилы.
– Им же нужно было меня оперировать. – словно издалека услышал я свой голос. – Ногу можно было спасти. – Я вдруг разговорился, а Яну это было, судя
– Тогда зачем же они это делали? – спросил он.
– Они хотели заставить меня говорить. – Фраза вырвалась у меня прежде, чем я осознал это.
Ян внимательно посмотрел на меня, потом перевел взгляд на фотографии, стоявшие у него на столе.
– Но теперь-то все позади. – сказал он. – Ты свободен. Свободен и можешь жить, как тебе хочется.
– Да, – ответил я, – конечно.
Он имел в виду то, что я свободен от постоянного надзора, который установлен за ним. Но я не был свободен. Нельзя избавиться от своего прошлого.
Чтобы сменить тему разговора, я спросил:
– Это фотографии твоей семьи?
– Да, это жена и дочь. – Он вздохнул и взял большую фотографию: – Моя жена. Ее убили нацисты. Схватили на швейцарской Границе… В тридцать девятом году, в ту ночь, когда я летел в Англию, и больше я не видел ее. – Он бережно вернул фотографию на место. – А это – моя дочь. Она сейчас находится в Италии с чешской командой по настольному теннису.
Он протянул фотографию мне. Я увидел симпатичное девичье лицо с высоким лбом, широкими скулами и дружелюбной улыбкой. Ее золотисто-каштановые волосы свободно падали на плечи. Что-то в выражении ее лица, в гордой посадке головы заставило меня вспомнить, что Ян в былые времена не выглядел таким усталым и постаревшим.
– Ее мать была итальянкой, – сказал он. – Родом из Венеции.
Значит, се волосы действительно были золотисто-каштанового цвета.
– Она очень красива, – сказал я.
– Фотограф был снисходителен к ней, – засмеялся он. – На фотографии не видны веснушки.
Не важно, есть у нее веснушки или нет. Это было лицо прекрасного человека. Необыкновенные глаза, одновременно чувственный и невинный изгиб губ, очаровательные ямочки на щеках. Глядя на фотографию в простой серебряной рамке, я понял, что эта девушка способна понимать и сопереживать. Но помимо юного обаяния в ней было кое-что еще – наверное, самостоятельность, уверенность в себе. Лицо этой девушки затронуло какие-то тайные струны моей холостяцкой души, чему в немалой степени способствовало ее внешнее сходство с моим старым другом.
Тучек поставил фотографию на место:
– Кстати, она прекрасно играет в настольный теннис. – Он произнес это так, что я почувствовал в его словах некий секретный смысл и снова отметил про себя удивительное сходство между отцом и дочерью.
– Жаль, что я ее не увижу, – сказал я.
– Возможно, увидишь – в Милане.
Мне снова показалось, что за его словами скрывается нечто важное. Затем, видимо из боязни, что я могу сболтнуть лишнее, он посмотрел на часы и поднялся:
– Извини. У меня сейчас совещание. А ты пройди к руководителю отдела переоборудования. Я предупрежу его. Не сомневаюсь, то, что вы предлагаете, нас заинтересует.