Проклятая
Шрифт:
Я неторопливо одеваюсь. Надеваю черную юбочку и зеленый свитерок, обуваю полуботинки на босу ногу. Я надушилась и разгладила волосы утюжком [10] . Потом стала краситься. Наложила под глазами тени. Пока я прихорашивалась в ванной, быстро размазывая тени пальцами, сестренка смотрела на меня как зачарованная. А вот моя мама совсем не красится. Я никогда не видела ее накрашенной и даже не знаю, умеет ли она пользоваться карандашом для век, тенями и губной помадой. Но зато я видела, как красятся взрослые девушки. Видела – и запомнила. А тени мне подарила одна моя подруга, которой уже семнадцать лет. Но теней в коробочке совсем немного, так что приходится
10
Выпрямитель-утюжок для волос, электрические щипцы для выпрямления волос.
Ти sei benedetta fra le donne e benedetto `e il frutto del tuo seno, Ges`u [11] .
Я крашусь в душевой и потихоньку напеваю: сначала все эти слова я пою сердцем и только потом произношу их вслух. Не хочу я о нем ничего думать, об этом Доменико. Ни о нем, ни о том, что произошло за городом. Этим вечером я хочу думать только о Христе и Богородице. Думать о Них и о Них петь.
Sancta Maria, Madre di Dio [12] .
11
«Благословенна Ты среди женщин, и благословен плод чрева Твоего – Иисус».
12
«Святая Мария, Матерь Божия».
После третьего класса я бы пошла на парикмахерские курсы. Я ведь уже научилась неплохо делать разные прически. Ну вот, а черным карандашом я сейчас обведу себе глаза.
– Давай, Анна, поторопись, уже поздно. – Мама вошла ко мне в душевую.
– Все, я закончила. Уже иду. – Я прячу коробку с тенями в ящик шкафчика, засунув ее в стопку чистых трусиков, а потом расставляю и раскладываю все по местам – и щетку для волос, и шампунь, и полотенце. Надо торопиться.
В доме чувствуется приближение праздника.
– Все, мама, уже иду, уже иду. – Сестренка начинает хныкать и цепляться за мою юбку.
Мама ее отгоняет:
– Ты еще слишком маленькая. Анна собирается в церковь: она там будет петь.
Я чувствую себя совсем взрослой, когда прощаюсь с мамой и сестренкой, которая все жмется к ее ногам, хнычет и хлюпает носом.
А потом я целую их обеих и прощаюсь с папой. Он сидит за столом, подпирая голову руками и не отрывая глаз от светящегося экрана телевизора.
И я быстро иду, просто лечу в церковь. По дороге я молюсь Деве Марии и тихо напеваю слова молитвы «Аве Мария».
Вот опять кто-то свистнул. Кто-то все прохаживается по тротуару под окном Анны и свистит.
И ничего не говорит.
А только все ходит и ходит, то вперед, то назад.
Ходит и свистит.
И этот свист – он как колючая проволока, как граница ее тюрьмы.
Анна потихоньку ходит по комнате. То туда, то сюда. А свист перемещается куда-то дальше, уходит в противоположном направлении, чтобы заполнить еще не занятое им пространство.
Вот так: они – по одну сторону.
А Анна – по другую.
Пасхальная ночь
– Эй, Анна, выйди на
– Нет, Доменико, не выйду. Не хочу я с тобой разговаривать.
– Но это важно, Анна, очень важно. Выйди на минуточку. Я буду тебя ждать на нашей ступеньке.
– Сегодня вечером я буду здесь петь, Доменико. У меня нет времени.
Я пытаюсь сопротивляться. Сначала только взглядом, а потом – и физически, и словами. Но он продолжает настаивать. Доменико прячется за колонной главного нефа церкви. Он стоит всего в нескольких метрах и от меня, и от хора. Грозит зайти в алтарь и увести меня оттуда. И тогда я потихоньку выскальзываю из церкви: ухожу из хора и иду к задней двери церкви, чтобы узнать, что он мне хочет сказать.
А тем временем начинается служба.
Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus, nunc et in hora mortis nostrae… [13]
Это начинает петь хор. А вот я потихоньку ухожу из церкви, и сердце у меня бьется так, словно вот-вот выскочит из груди.
…mortis nostrae…
Доменико уже сидит на ступеньке.
– Ну, чего тебе надо? – спрашиваю я, не присаживаясь.
13
«Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей».
– А тебе чего? – передразнивает он. – Чего-нибудь эдакого?
Доменико хватает меня за руку, но, хотя мне и больно, я ее все равно дергаю, вырываюсь и собираюсь уйти.
– Да ладно тебе, Аннарелла! Давай садись рядышком. Мы ведь друг друга любим, правда же?
– Послушай, Доменико…
Он улыбается. Ведет себя деликатно. И больше ничего не говорит. Вот просто протягивает мне руку, но даже и не пытается ко мне притронуться. Держится на расстоянии и выжидает. И вот я, уже не вспоминая ни о том, что было за городом, ни о его друзьях, ни о том, как я злилась, села с ним рядом.
– Ну вот и умница.
И вот я уже не слышу, как поет хор. На улице – ни души: все в церкви. Здесь только мы двое – я и он.
– Ну что, покатаемся?
– На машине? – Нет, на машине я не хочу.
– Ну да, но только давай отъедем немного подальше, чтобы побыть наедине – только ты да я, как настоящие жених и невеста.
– На машине? – повторяю я.
Не знаю, что и подумать, не знаю, на что решиться. Даже и не знаю, что делать.
Доменико встал. И я пошла за ним. Он сел в машину. И я тоже. Потом он включил двигатель. У меня пересохло в горле, и я сглотнула всю слюну, которая только была у меня во рту, – всю, до капельки. Я просто умирала от жажды.
…Sancta Maria, Mater Dei, or a pro nobis peccatoribus…
Машина поехала за город – по дороге в сторону Чирелло [14] . Слова песнопения выветрились у меня из головы и растворились в вечерней темноте.
Может, там он захочет меня поцеловать? Или сделать что-нибудь еще? Что-нибудь посерьезнее? И как мне тогда себя повести, если он захочет сделать что-нибудь посерьезнее?… Но почему же я села к нему в машину? Почему я не осталась в церкви? А если об этом узнает моя мама? А если папа? Я же ведь так хотела петь в хоре сегодня вечером! Боже мой, и что же я наделала! Анна, Анна, что же ты делаешь?
14
Городок, находящийся в административном подчинении калабрийского города Риццикони.