Проклятие двух Мадонн

Лесина Екатерина

Левушка не знал. Ему было жаль Любашу и еще немного себя за то, что оказался таким вот мечтательным идиотом.

– А Дед, значит, к себе разговаривать зовет… ты пойдешь или тут посидишь? Слабый ты какой-то…

– И забавный, – добавил Левушка, правда, тут же пожалел о сказанном, уж больно личным вдруг показался тот разговор.

В комнате Деда пахло табаком, Левушка вяло удивился, поскольку едкий резкий запах совершенно не вязался с болезненным стариком, что сидел в кресле, кутаясь в толстый халат.

– Присаживайтесь, – старик указал на стулья. –

Извините, что так… возраст, сами понимаете, не в мои годы к вам бегать.

Голос крепкий, жесткий, и взгляд внимательный, Левушке под этим взглядом неуютно. Встать бы, уйти, Петр и сам справится, но подходящего предлога нету, а без предлога неудобно как-то.

– Это ты, значит, Любашу нашел?

– Я. – Левушка сразу вспомнил о пятнах на одежде и о том, что выглядит он, верно, страшно, а не забавно. Прав был Петр, надо было ехать домой, уже бы спал, а проснувшись, съездил бы к Любаше.

На автобусе до города, там на рынок завернуть, купить сетку апельсинов, тяжелую гроздь желтых бананов, яркий журнал… или ничего не покупать, Любаша без сознания, зачем ей апельсины? Лучше уж цветы и просто поговорить, ей было бы приятно.

– Ну… спасибо тебе. – Дед нарушил молчание. – Больше и не знаю, чего сказать-то… не привык, знаешь ли, благодарить, не научился… а следовало бы. Ты подумай, может, надо чего… машину там.

– Взятка? – устало поинтересовался Петр.

– Благодарность, – отрезал Иван Степанович. – Внучек я люблю, хоть и дуры. Ну, так чего тебе купить-то?

– Ничего. – Левушке стало обидно. И ведь Дед не со зла предлагает, а все одно выходит, будто откупается.

– То ли бескорыстный дурак, то ли гордый дурак, – подытожил Дед. – Ну, гляди, коли надумаешь, обращайся. А нет так нет – навязываться не умею.

– Она не похожа, – тихо сказал Петр, вклиниваясь в разговор.

– Кто?

– Невеста ваша. Она не похожа на картину, если, конечно, это те портреты, что в кабинете висят.

– Те самые, – подтвердил Дед. – Уже рассказали? Тогда должны были просветить, что я старый маразматик, который потерял голову из-за молодой хищницы и собственной одержимости семейной легендой.

– Слышал. – Петр зачем-то достал из кармана кожанки карандаш, повертел в руках и снова в карман засунул. – По-моему, дело тут в другом… Извините, но вы не производите впечатление человека, который способен вот так просто взять и жениться на первой встречной. Скорее это похоже на приманку.

– И чем докажешь?

– А ничем. Я вообще доказывать не стану. Зачем оно мне? Пусть будет как будет… а случись что, так на вашей же совести, не на моей… только просчитались вы, Иван Степанович, не клюнули на приманку. С чего бы?

– А не твоего ума дело, щенок! – Иван Степанович покраснел, и Левушка даже испугался, что со стариком сейчас инсульт приключится. – Ты чего сюда пришел? Допрашивать? Ну так допрашивай, а не мораль читай… Ты лучше скажи, что ты лично сделал, чтобы убийцу найти? Ничего ведь? А злишься от собственной беспомощности?

– Это вы злитесь, Иван Степанович. – Петр

поднялся с места. – Потому как знаете, что правду говорю. И этот ваш фарс может дорого обойтись… вы ведь разумный человек, более разумный, чем ваши… родственники. Пожалуйста, не пытайтесь строить из себя бога.

– Вон. – Иван Степанович указал рукой на дверь. – Вон пошел. И скажи там, что у меня с сердцем плохо.

Петр не обиделся, только, остановившись на пороге, тихо бросил:

– А тут у всех, как я погляжу, с сердцем плохо.

И Левушка с ним согласился.

Уже дома в полудреме мелькнула мысль, что Петр прав, невеста Деда ну совершенно не походила на картину.

Весна пришла сероватым, опадающим снегом, талыми дырами в морозном кружеве и громким воробьиным щебетом. В воздухе явно и четко проступали запахи, сначала робкие, мягкие, они разрастались, заполоняя все вокруг ожиданием чуда, которое возможно лишь ранней весной.

Гулять по расчищенным дорожкам парка было мокро, но интересно, правда, поначалу Лизонька жаловалась да норовила повернуть к дому, но потом, проникшись запахами и ярким весенним солнцем, угомонилась и даже сказала, что день сегодня замечательный и можно будет погулять подольше.

Голые черно-красные плети кустарника щетинились по бокам тропинок, кора деревьев блестела водой, а лужи на дорожках жадно ловили солнечный свет.

– Дмитрий написал в альбоме, что ангелам не место на земле… как ты думаешь, что бы это могло означать?

Бесхитростный Лизонькин вопрос разрушил очарование дня. Значит, Лизоньке он в альбоме написал… он к ней внимателен, но не более, чем к Настасье… словно пытается разделить свои чувства поровну, чтобы никого не обидеть.

Вот именно, Коружский не хотел обижать Лизоньку, а любит он Настасью, ведь говорил же, что звезды лучше, чем кто-либо, понимают мгновения любви, когда, сорвавшись с неба, летят к земле…

– Он очень… странный, правда? – Лизонька осторожно обошла лужу, ступала она осторожно, стараясь не испачкаться жидкой весенней грязью. – Иногда мне кажется, что он нарочно эпатирует, чтобы…

– Чтобы «что»?

– Ну, не знаю. Наверное, в Петербурге так принято. Хотя, конечно, кое в чем матушка права, не следует принимать его внимание с такой готовностью, как это делаешь ты. Анастаси, временами твое поведение… выходит за грань приличий. Ты не подумай, будто я осуждаю, просто… одно дело, если бы Дмитрий сделал предложение, и то…

– Ты просто завидуешь! – Раздражение таки выплеснулось наружу, и Настасья поспешно прикусила губу, все-таки нехорошо было Лизоньку обижать, не заслужила она. Впрочем, как ни странно, сестра только улыбнулась и тихо сказала: