Проклятие Индигирки

Ковлер Игорь

Закончив писать, перечитал рапорт. Слова бесстрастно и четко передавали мысли. И так же бесстрастно и четко проводили черту между сегодняшним днем и будущим, которое обязано измениться. Теперь его судьба и жизнь еще нескольких людей зависят от этого рапорта.

Вдруг Даниле показалось, кто-то приблизился к палатке. Он весь обратился в слух. Стояла обычная тишина, только монотонно подвывала печка да потрескивали поленья. Данила подошел к двери, прислушался. Рука сама собой нащупала сбоку кобуру, отстегнула накладной ярлычок, сдвинула кобуру влево, поближе к животу. Он замер у двери, не придвигаясь к ней, едва сдерживая дыхание, готовый уловить любой шорох, идущий снаружи. Но там ничего не происходило. Данила неслышно вынул из петель палочку, взялся

левой рукой за ручку, набрал в легкие воздух и, резко толкнув дверь, прыжком выскочил из палатки. Тут же от палатки метнулась черная тень, разразившись обидчивым лаем. Северная лайка по кличке Арап, что на лагерном жаргоне означало «наглый», увидев его, затихла, доверчиво прижав уши, завиляла хвостом и двинулась было навстречу. «Чтоб тебя, Арап!» – выругался Данила, оглядываясь по сторонам, презрительно хмыкнул и вернулся в палатку.

От печки пошел сильный жар. Загремел крышкой закипевший чайник. Данила снял его, поставил на стол. «А может, есть и моя вина? – подумал он. – Не слишком ли тороплюсь? Ну, поковыряемся еще зиму, не найдем, тогда уж – извините, отрицательный результат тоже результат. Если комиссия в самом деле скажет: “А вдруг найдем?”» Но чем больше он так думал, тем сильнее росло в нем раздражение на себя за трусость и малодушие, недостойное людей, ежедневно гибнущих на фронте.

Он сел на ящик возле стола, глядя в маленькое оконце, затянутое толстой слюдой. Там уже темнело небо. Данила чувствовал себя одиноким пассажиром в пустом здании вокзала, ожидающим поезда в какую-то иную жизнь. Но все-таки и это ожидание было жизнью. Она текла медленно, пристально вглядываясь в людей, оценивая по своим меркам, кто чего стоит. В ней какие-то люди взвесили и его жизнь, предупредив об опасности.

Он еще раз перечитал письмо, не решаясь запечатать в конверт. Ругал себя за слабость, хотя никакой слабости не было, а сила его сейчас и состояла в том, что он, опасаясь последствий своего решения, его не изменил.

Данила запер палатку на замок и пошел за лошадью. Пожилой зэк, крестьянин, вывел из сарая закрепленную за Вольским кобылу, ласково похлопал ее по шее, передал поводья. Усевшись в седле, Данила тихим шагом выехал за промзону, махнув рукой часовому у ворот.

«Надо послушать Михаила, – подумал Данила, – поеду на разведку россыпей, заодно с Вертипорохом повидаюсь».

Быстро темнело, деревья сливались в однообразную серую массу, в которой можно было различить лишь те, что стояли у самой дороги.

Он настороженно всматривался по сторонам. Чувствуя убыстрившиеся удары сердца, расстегнул кобуру и положил ладонь на рукоять револьвера, помня наставления начальника особого отдела не скакать сломя голову по лесным дорогам: легко налететь на положенную поперек лесину, натянутую проволоку или веревку.

Вот-вот должны были показаться огоньки прииска. Лошади передалось его нетерпение, она пошла резвее и сразу же наткнулась на что-то в темноте, заржав от боли и припав на передние ноги. От неожиданности Данила не удержался в седле, полетел вперед: не выпуская из левой руки поводьев, другой схватившись за лошадиную шею.

Боковым зрением он увидел мелькнувшую из-за деревьев тень, еще не соображая, чья она, откуда и почему здесь, что ему с ней делать. Но в ту секунду, когда тень оказалась рядом, лошадь дернула в сторону, больно рванув за левую руку, протащив несколько метров по земле. Его пальцы по-прежнему сжимали поводья, что и спасло ему жизнь: он буквально выскользнул из-под опустившегося на него ножа. Удар пришелся вскользь, глубоко и длинно поранив ногу. Но Данила еще не почувствовал этой новой боли. Лошадь тащила его по земле, и он, сильно ударившись спиной о камень или выступающий из земли корень, разжал наконец пальцы, освободив поводья.

Только когда он оказался в нескольких метрах от нападавшего, у него появилось необходимое мгновение, чтобы понять правильно все то, что до обыкновенного, специально не тренированного человека не доходит сразу, мешая отразить неожиданное нападение. Короткая передышка

его и спасла. «Не случайность!» – пронеслось в голове, и в наступившей ясности рука сама метнулась к животу, рукоять револьвера с готовностью уперлась в ладонь. Он не думал, что случится в следующую секунду, но в последний миг, будто вспышка молнии, его пронзило острое чувство одинокой зловещей радости, предощущающей исход этой схватки. Он не хотел останавливать ее, приготовившись к встрече плохо различимого в темноте человека. Ему даже хотелось заманить его, заставить напасть. И когда тень бесшумно двинулась навстречу, он за все сразу – за подлость, за свой страх и безумное напряжение, за одиночество, за далекую войну, за всех не убитых им фашистов – выбросив вперед руку, дважды нажал спуск. Мягкая неподатливая тяжесть рухнула на его ноги, и он ощутил резкую боль в бедре – там, где штанина была пропитана теплой липкой кровью.

Данила лежал, прислушиваясь, ни один шорох не нарушал застывшую вокруг тишину. Он пошевелил здоровой ногой, ожидая ответного движения человека, придавившего его к земле, но не услышал даже легкого стона и брезгливо оттолкнул сапогом безжизненное тело, чувствуя острую боль. Боль отвлекла, остановила готовую взорваться тошноту. Он сел, пытаясь рассмотреть рану. Разрез шел почти от паха и сильно кровил. Данила выдернул из штанов узкий кожаный ремень, но рана начиналась слишком высоко, и ремень ложился на распоротую плоть. «Плевать», – подумал Данила и, подсунув носовой платок под ремень, затянул этот импровизированный жгут, морщась от боли.

Оглянувшись, он поискал в темноте глазами лошадь, тихонько свистнул. Как бы в ответ послышался далекий стук копыт. Он удивился, приложил ухо к земле. Сомнений не было: кто-то скакал по дороге. Вскоре ему почудилось, или на самом деле, между деревьев мелькнул свет. Помогая руками, стараясь не сгибать порезанную ногу, он отполз с дороги, нащупал спиной дерево и, опершись на него, стал ждать, держа револьвер наготове.

Через несколько минут на дороге замелькали огоньки фонариков. Подъехали два всадника с автоматами. Один спешился, посветил. Данила больше не сомневался: это были бойцы охраны – он чуть-чуть не доехал до прииска.

– Ребята! – позвал он из темноты. – Я – Вольский, геолог, не стреляйте.

Ему казалось, он говорит очень громко, но Данила едва расслышал собственный голос.

Комиссию возглавил сам начальник геологического управления.

Цесаревский приехал в мрачном настроении. Битве под Сталинградом не было видно ни конца, ни края. Против воли им овладело внутреннее ожесточение – он по делу и без дела придирался к подчиненным, будто они имели отношение к неудачам на фронте. Это неожиданное и противоестественное для него состояние злило твердого и сдержанного Цесаревского еще больше.

По пути комиссия побывала на прииске, где он раздосадованно наблюдал безобразную организацию дела. Он не искал злого умысла, хотя именно в этом и обвинял начальника прииска, распекая за выгрузку торфов на балансовые запасы.

– Научились пакостить, учитесь убирать за собой, – выговаривал он. – Мы не для того тратим деньги на поиск и разведку и передаем вам запасы, чтобы вы хоронили их под отвалами.

Он знал, что с завтрашнего дня сотни зэков выгонят на бестолковую работу, знал, что часть запасов будут похоронены, но не расстреливать же, в самом деле, этого долговязого двадцатипятилетнего идиота-начальника. В его душе не было ни покоя, ни ясности. Ему казалось, они навсегда остались в тех маршрутах, когда в мире существовали только он и природа. Теперь под его началом работала мощная геологоразведка, и он больше не принадлежал себе. Ему приходилось отдавать приказы, которые приводили в движение тысячи людей, но, отдавая эти приказы, он в первую очередь думал о золоте, а потом о тех, кто его добывает. Сколько ни упрекай себя в жестокости к людям, а он часто думал об этой своей стороне, когда непринужденно, когда с отвращением, ясность была полной – другой возможности взять золото у него нет.