Проклятие Индигирки
Шрифт:
Став секретарем парткома экспедиции, Рощин чувствовал приятное возбуждение, как весной, перед заброской в поле. В такое время геологов охватывала лихорадка: утверждались задания, выверялись маршруты, готовилось оборудование и снаряжение. В эти дни оживали старые и рождались новые надежды, они зажигали глаза, заряжали энергией, изгоняли зимнюю спячку. Заканчивались споры в курилках и на кухнях – их предстояло рассудить в столкновении с природой.
– Времени в обрез, – сказал Рощину после собрания Сороковов.
– А Ямпольский? – Рощин хотел заметить, что без поддержки главного
– Он будет помогать, – поморщился Сороковов, показывая, что не желает отвлекаться на несущественные детали. – Быстрее проводите ученый совет, обопритесь на рекомендации конференции и готовьтесь к поездке в Мингео. И вот еще что… – Сороковов сцепил крепкие пальцы в замок, уперся в стол локтями, положил на сцепленные пальцы подбородок, помолчал, глядя мимо Рощина. – Вы, кажется, приятели с Перелыгиным. – Он перевел взгляд на Рощина. – Заинтересуйте его темой. Слетайте вместе в Москву, это дело – клад для журналиста.
Сороковов снова замолчал, в который раз оценивая Рощина. Все же тому отводилась важная роль. Он припомнил ожесточенность Рощина на конференции, убеждая себя в правильности выбора: «Этот при любом раскладе полезет в драку. Унакан – шанс поймать свою жар-птицу. Пусть пошумит. – Сороковов усмехнулся про себя. – Ничего не поделаешь, время такое – все жульничают, и нам приходится».
– Вы, кажется, потомственный геолог? – нарушил он молчание. – Добьетесь результата – примете экспедицию.
Рощин испугался, что его лицо вспыхнет торжеством, он совсем некстати подумал об одном из своих предшественников, наделавшем совсем не того шума. Придя в партком и быстро сообразив, что не может влиять на производство, техническую, поисковую политику, тот сразу же подал заявление об уходе. Его уговаривали, ему грозили, но он вернулся в начальники поисковой партии и открыл хорошую россыпь.
«Подумаешь, россыпь, ерунда! – отогнал Рощин несвоевременные мысли. – Гашкин обыкновенный чистоплюй и неудачник».
Предвкушение большого дела требовало сил, и только от одного предощущения грядущих событий лицо его стало непривычно жестким, непроницаемым, как кварц. Прежняя жизнь вдруг показалась ничтожной и неинтересной – он разменивал себя на мелочи, впустую терял время. Но теперь пришло время действий: стремительных, расчетливых, без чистоплюйства. От таких мыслей он дышал глубоко, полной грудью, ощущая в воздухе свежесть, бодрящую кровь. Он уже представлял встречу с Остаповским в министерстве, зная, в какую обертку упакует Унакан. В таком виде его еще не рассматривали. Он поразит неожиданностью и добьется успеха.
Перелыгин с Касториным вернулись от Петелина – тот шел к своему «миллиону» под недовольный ропот начальства, но Колков держал слово и контролировал обстановку. Наступало время «ахнуть дуплетом».
Отключив телефоны, Перелыгин третьи сутки барабанил на «Эрике». Еду ему поставляла Анечка – администратор ресторана. У Анечки было отчество, как у Карениной. Перелыгину нравилось называть ее Анной Аркадьевной, в шутку – Аркашей. После закрытия ресторана, кроме ужина, Анечка приносила коньяк, но Перелыгин мужественно убирал бутылки и твердо пресекал предложения попечатать под диктовку.
«Я – тугодум, едва страницу за ночь надиктую, а с тобой… – Он посмотрел на стройные Анечкины ноги, –
Однажды Анечка подняла авторитет Перелыгина на небывалую высоту. Случилось это, когда вместе с Зыкиным он проехал по новой дороге через Нитканский перевал.
Трехостный «Урал» вел бородатый и угрюмый Савелий, мужик лет сорока. Они выехали с прииска в шесть утра, одолев сорок километров за двенадцать часов. Зыкин дважды устраивал привалы. Савелий расстилал клеенку, вытаскивал из ящика запеченную оленину, сало, копченого муксуна, свежие овощи и жареного – самого вкусного на свете – хариуса-перекатника. Зыкин починал новую бутылку и, подливая, видимо, по особому распоряжению директора, живописал героический труд своих «жориков».
Несколько раз в кабину вползала напряженная тишина: «Урал» зависал над пропастью, не вписываясь на узкой полке в поворот, тогда Савелий с непроницаемым видом, сдавая назад, выравнивал тяжелую машину, и они медленно ползли дальше.
На макушке перевала завывал холодный ветер. В разные стороны, гряда за грядой, ниже и выше, расходились горные вершины, кое-где прикрытые снегом. Как близнецы, они жались друг к другу под небом, по которому рядом плыли пузатые, белобрысые облака.
К Городку спустились под вечер изрядно навеселе. Перелыгин потащил Зыкина к себе. Тот рассовал по карманам бутылки и хотел было распорядиться Савелию нести ящик с остатками еды, но Перелыгин категорически воспротивился. У него вдруг возникла мысль. Из дома он позвонил в ресторан, моля, чтобы Анечка оказалась на месте, и потихоньку от Зыкина попросил ее принести ужин на двоих. Анечка рассмеялась и обещала быть через пятнадцать минут.
Пока умылись с дороги, пока Зыкин, сопя, оглядывал квартиру, появилась Анечка, с порога оценив обстановку. Не вступая в разговоры, с профессиональной улыбкой сервировала стол, незаметно сунула в карман Перелыгину счет и удалилась.
Все это время Зыкин с открытым ртом следил за действиями Анечки, особенно за ее стройными ногами, а когда она ушла, посмотрел на Перелыгина с почтительным уважением и, покачав головой, сказал: «Ну, ты даешь!»
В ответ Перелыгин весело подмигнул: мол, не только вы, ребята, умеете удивить.
Сейчас, сидя в кресле, Анечка кокетливо забросила ногу на ногу, приоткрыв бедра, и тут же, как школьница, натянула юбку на колени, глаза ее так и сияли. Перелыгин картинно, как от яркого света, заслонил лицо руками.
– Не доводи до греха, Аркаша! Что будет завтра читать страна о добытчиках Золотой Реки?
– Ухожу, – с легким прищуром улыбнулась Анечка. – Дай хотя бы сигаретку выкурить. Но завтра… – Она, затянулась ментоловым дымком. – Завтра чтобы свою «немку» зачехлил, иначе сниму с довольствия.
Не успел Перелыгин доесть ужин, воздавая хвалы Анечке и ресторанной кухне, как в дверь позвонили. Чертыхаясь, он взглянул на часы: «Первый час ночи!» На пороге стоял Рощин. Темные волосы и узкая бородка, обрамляющая лицо, придававшая ему мужественный вид, тщательно подстрижены, фирменные джинсы «Лии», темно-бордовые мокасины «Саламандра», легкий коричневый джемпер под замшевой бежевой курткой. Был он слегка навеселе.
– Иду, смотрю – свет у тебя, а самого вторую неделю не вижу. Дай, думаю, проведаю, не заболел ли, – говорил он, сбрасывая куртку. – Вот и лекарство. – В его руках темным цветом заиграла бутылка коньяка.