Проклятие Индигирки
Шрифт:
Кто-то, конечно, не верит ни в какие причины, кроме личной выгоды, не признает бескорыстия и увлечения в работе, которое человек находит даже в самых простых, стесненных условиях, даже вкалывая в аду, потому что без него хуже, чем с ним. Они не верят, потому что думают и живут по-другому, распространяя вокруг только глум, издевку, злобу, зависть и ненависть. Во снах своих облачаются в золотые одежды, но, по сути, они – лавочники и ждут только, кому бы сбыть товар или продаться самим.
Когда наступило тонкое время перехода ночи в утро, свет настольной лампы потускнел, а скрытое за горами солнце едва подсветило небо, Перелыгин закончил работу. Он с удовольствием наблюдал, как снег на вершинах окрашивался в розовый цвет, и решил, что должен помочь Сороковову. Возможно, он тоже ищет свой шанс, как
Глава двадцатая
Пунктир времени
Армяне Нагорного Карабаха официально потребовали воссоединения с Арменией.
В Ленинграде возник клуб «Демократизация профсоюзов». Основной целью объявлено создание независимых от государства профсоюзов, реальное обобществление средств производства и передача их трудящимся.
Реабилитация Н.И. Бухарина и других по процессу марта 1938 г., кроме Г.Г. Ягоды.
Начато сооружение седьмой по счету, и предпоследней, гидроэлектростанции Вахшского каскада. Проектная мощность гидроузла – 900 тыс. кВт.
СССР объявил о намерении вывести войска из Афганистана в течение 10 месяцев, начиная с 15 мая.
Начались митинги в Карабахе за воссоединение с Арменией.
Введена в действие 723-километровая высоковольтная ЛЭП Сковородит (Амурская обл.) – Могоча – Холбон (Читинская обл.).
Ранним утром Мельников с Перелыгиным уехали на прииск. На тот самый, где в пятидесятые работал Данила. У каждого были свои дела: Мельников, как член бюро, собирал материал для пленума райкома, а Перелыгин решил подбить местных экскаваторщиков пойти на миллионную выработку и поддержать в будущем году Петелина. Мельников сам вел машину. Перелыгин неторопливо рассказывал о страстях, кипящих вокруг Унакана.
– Из этого следует, – разделяя слова, будто размышляя вслух, сказал Мельников, – что Сороковов держит в уме оба варианта: законный и незаконный. Получить теперь деньги маловероятно, следовательно, остается второе. Косвенное подтверждение – с Удумы на фабрику завозят руду, тысяч пятнадцать кубов, опробовать оборудование. Общий объем в пределах двухсот килограммов – в чистом виде незаконная добыча, хищение в особо крупных размерах, и шанс остановить Сороковова. – Он скосил глаза на Перелыгина. – Ну как?
– Знать бы, чем закончится… – Перелыгин хмуро стащил шарф с шеи.
О завозе руды на фабрику ему по секрету рассказал сосед по дому – директор этой самой фабрики. На вопрос, можно ли на этом оборудовании активно обогащать золотую руду, тот, сунув руки поглубже в карманы и повернув доброе губастое лицо, сказал: «Можно, все можно. Только начнется черт знает что. Не лез бы ты в это».
«Валентин прав, – думал Перелыгин, – можно сделать сильный ход против Сороковова. Это не возня вокруг нового прииска, тут игрушки кончаются. А что начинается? – Он улыбнулся, глядя в окно. – Загадочная связь времени и событий, в которой прошлое из чужой жизни проступило сквозь пласты лет и стало влиять на них, вовлекать в свое неожиданное вскрытое пространство – объединять, разъединять, вынуждать спорить, бороться. А причина в летнем дне, которым Данила Вольский, поднимаясь по притоку никому не известной речки Унакан, нашел золотую жилу; ну, или уж совсем в древних временах, когда здесь кипела и бурлила земля, пучилась будущими горами, из раскаленных недр извергалась огненная лава с каплями расплавленного золота; изверглась, застыла, окаменела мутным кварцем, выломилась на поверхность после древнего землетрясения, заросла лесами, а мимо побежала веселая речка Унакан.
Мельников сбросил куртку, оставшись в сером костюме; вместо сорочки – водолазка ярко-лазоревого цвета. Безупречно подстриженные темные волосы слегка касались воротника пиджака. Привлекательное скуластое лицо с
«Человек с рекламы», – глядя сбоку, подумал Перелыгин.
Карьера Мельникова складывалась удачно в контрразведке крупной Уральской области. Он честно служил стране. Получил даже орден и досрочное повышение в звании. Но потом случился любовный роман. История получила огласку. Он не остался с прежней женой, схлопотал «строгача» по партийной линии и мог «загреметь» из органов. Но ему помогли, отправив с глаз подальше.
На карьере был поставлен жирный крест. Служба в Городке проходила тихо: шпионы сюда не забирались; мужики глушили спирт, утверждаясь в крепости Советской власти. Золотишко подворовывали. Но с его хищениями боролась ОБХСС. Безопасности государства со стороны Золотой Реки угроз не наблюдалось: люди зарабатывали деньги, покупали машины и квартиры, летали отдыхать, охотились, рыбачили, женились, разводились, растили детей. Из преступности – бытовуха, и та в «Нахаловке».
Размышляя о службе и истории ведомства, особенно когда его принялись обвинять во всех смертных грехах, Мельников понимал, что в любой спецслужбе хватает темных дел. Любая спецслужба будет врать, убивать, сажать, свергать политиков, воровать чужие секреты, не слишком выбирая средства. Спецслужбы хронически поражены недоверием, потому что в них были, есть и будут предатели, которые слишком дорого обходятся стране. И всегда будет опасность для власти потерять контроль над спецслужбой, как у нас в тридцатые.
Хрущевским разоблачениям Мельников не верил. Ему о многом было известно – старики в приватных беседах не выдумывали. В прошлом оставалось многое, чем он гордился, но не был ему судьей. То время было другим, и люди судили друг друга по другим законам. Однако это не означало, что правду надо скрывать. Ложь из прошлого перетекает в настоящее, словно кислота, разъедает его. В результате доверие к власти едва тлеет, как угли в прогоревшей печи. Прячась от прошлого, власть теряла право на настоящее. Теперь кинулись все срочно менять, окончательно сдав на поругание свою историю – главную силу, способную и сохранить, и разрушить настоящее, похоронив самые благие надежды. Сдав эту силу желающим попользоваться ею по своему разумению, власть окончательно оттолкнула свою льдину от берега и, стоя на ней, больше не знала, куда понесет течение, как долго продлится это плавание.
Мельников протяжно вздохнул. Он и сам стоит на этой льдине, не ведая, куда она его понесет. Еще вчера он понимал, как надо действовать, за его спиной стояло могучее ведомство со сложными правилами игры, а теперь он не знает, что случится, доложи он о Сороковове.
«Рано заказывать похоронный оркестр». – Он мысленно улыбнулся, при этом на лице не дрогнул ни один мускул.
Они свернули с трассы прямо в сопки. Попетляв километров пятнадцать, въехали на одноэтажную поселковую улицу. Большинство дворов обнесены низкими заборчиками для порядка. Недавно здесь и замки были редкостью. Приперта дверь палочкой – хозяев нет. Не приперта – заходи. В хозяйстве – теплица, а у кого и банька, построенная со знанием дела. Северная баня, из которой ныряешь в снег на пятидесятиградусном морозе, делает человека банным фанатиком и ненавистником коллективных парилок с мраморными бассейнами.
Подпрыгнув на колдобине, машина остановилась у одноэтажной конторы. Помещение было старенькое, но аккуратное. Стены длинного коридора покрашены голубой масляной краской, с высоких потолков на длинных медных трубках, кое-где после недавнего ремонта чуть забрызганных побелкой, свисали крупные круглые белые плафоны с неяркими лампочками. Было тихо.
Перелыгин пошел к директору, а Мельников – сразу в партком.
Там, в небольшом кабинете за старым дубовым столом, сидел Николай Павлович Орлик – полноватый человек лет сорока пяти, в мешковатом черном костюме. Темные волосы гладко зачесаны. На припухлом, продолговатом лице веселились большие карие глаза. Они как бы с недоумением смотрели внутрь самого Орлика, фиксируя его именно таким, именно в данную минуту, и удивлялись. Во внешнем облике его не наблюдалось ни малейшего отпечатка профессии. Одинаково легко его можно было представить инженером, бухгалтером, учителем, конструктором, директором пивзавода, кем угодно.