Проклятие Ирода Великого

Меженков Владимир

В этой части изложения биографии царя Иудеи Иосиф Флавий впервые отошел от текста Николая Дамасского, которому до тех пор неукоснительно следовал. Сегодня, спустя свыше двух тысяч лет, нелепо разбираться в причинах такого отхода. Лучше послушаем самого Иосифа Флавия, как ему представилось проникновение Ирода в могилу древних израильских царей и почему он, Иосиф Флавий, дал собственную версию этого проникновения, о которой ученый сириец умолчал:

«Однажды ночью он (Ирод. – В. М.) с большими предосторожностями, чтобы никто из граждан не узнал о том, распорядился открыть гробницу и в сопровождении преданнейших друзей своих вошел в нее. Впрочем, денег, подобно Гиркану, он тут не нашел, но зато обрел огромное множество золотых украшений и разных драгоценностей. Все это он взял себе. Желая основательно познакомиться с содержимым склепов, он захотел проникнуть глубже в гробницу, к тому самому месту, где покоились тела Давида и Соломона. Тут, однако, погибли двое из его оруженосцев, как

говорят, от пламени, которое вылетело из них, когда они сделали попытку проникнуть внутрь склепа. В полном ужасе Ирод выбежал из склепа и затем распорядился воздвигнуть, в знак умилостивления Предвечного, памятник из белого камня при входе в гробницу. На это он израсходовал огромную сумму денег. Об этом памятнике упоминает также современный Ироду историк Николай [Дамасский], но не говорит, чтобы царь проник в самую гробницу, так как он, Николай, понимал все неприличие подобного деяния. Впрочем, и в других случаях этот писатель поступает подобным же образом. Живя в его царстве и находясь с царем в личных отношениях, он писал лишь в угоду ему и чтобы ему льстить, останавливаясь при этом исключительно на таких фактах, которые могли возвеличить Ирода, оправдывая многие из явных его несправедливостей и даже особенно тщательно скрывая их. Так, например, он старается превознести царя даже в таких его поступках, как казнь Мариамны и умерщвление сыновей ее, и для этого клевещет, обвиняя царицу в отсутствии целомудрия, а юношей в интригах против царя. Вообще, во всей своей истории автор чрезмерно превозносит все справедливые поступки царя и в такой же мере старается извинить все совершенные им беззакония. Впрочем, ему это вполне простительно: он писал не историю, а оказывал лишь услуги царю. Мы же, которые сами происходим из асмонейского [407] царского рода и поэтому сами принадлежим к священническому сословию, не сочли удобным говорить о нем неправду и чистосердечно и сообразно истине излагаем ход событий…»

407

Асмонейского,или хасмонейского(допускается двоякое написание) рода. Иосиф Флавий (настоящее его имя Иосиф бар Маттафия, 37 – 100 гг. н. э.) происходил из священнического рода Маттафия – священника из Модина близ Лидды, о котором у нас шла речь в первой части книги. Благодаря третьему сыну Маттафии Иуде, прозванного Маккавеем, род Маттафии больше известен как Маккавеи. Что касается Иосифа бар Маттафии, то в качестве полководца он участвовал в Иудейской войне 66–70 гг., в 67 г. был взят в плен Веспасианом, предсаказал ему, что тот станет императором, а когда это случилось, в 70 г. Веспасиан освободил его из плена, предоставил римское гражданство и дал свое родовое имя Флавий.

Здесь, однако, я хотел бы вернуть читателя к той части рассказа Иосифа Флавия, где он живописует «чудо», приключившееся с Иродом, когда тот спустился в священную могилу: «Желая основательно познакомиться с содержимым склепов, он захотел проникнуть глубже в гробницу, к тому самому месту, где покоились тела Давида и Соломона. Тут, однако, погибли двое из его оруженосцев, как говорят, от пламени, которое вылетело из них, когда они сделали попытку проникнуть внутрь склепа. В полном ужасе Ирод выбежал из склепа и затем распорядился воздвигнуть, в знак умилостивления Предвечного, памятник из белого камня при входе в гробницу».

Ирод хотя и был последовательным иудеем, все же он не принадлежал к числу фанатиков этой веры, которого могут привести «в полный ужас» разного рода чудеса. У нас нет оснований не доверять свидетельству Иосифа Флавия о том, что сразу после посещения могилы Ирод распорядился воздвигнуть при входе в нее памятник из белого мрамора, тем более, что факт этот засвидетельствован и Николаем Дамасским. Нет оснований сомневаться и в том, что на сооружение этого памятника Ирод израсходовал «огромную сумму денег», – множество золотых украшений и драгоценностей, извлеченные Иродом из гробницы, вполне могли покрыть все расходы на сооружение памятника. Для меня во всем этом остается неясным один вопрос: чт'o в действительности могло до такой степени смутить Ирода в склепе, что побудило его в полном ужасе выбежать оттуда? Единственным разумным ответом на этот вопрос, по-моему, может быть только один: Ирод при свете огня, вспыхнувшем, по-видимому, от неосторожного обращения двух его оруженосцев с факелами (пролили на себя горящее масло или совершили другую какую оплошность), увидел в глубине гробницы, где покоились тела Давида и Соломона, нечто такое, чего не увидели другие сопровождавшие его «преданнейшие друзья»). Что именно увидел Ирод?

Прежде, чем ответить на этот вопрос, вспомним, какие душевные сомнения испытал царь, прежде чем решился вскрыть могилу Давида и столь кощунственным образом пополнить опустевшую государственную казну. Вспомним также и то, что общее состояние его психики в связи с затянувшимися неурядицами в его доме оставляло желать лучшего. Не случайно же он, почувствовав смертельную усталость от этих неурядиц, хотел даже отречься от престола, благо мысль об отречении посетила его в тот момент, когда в его доме появился Эврикл

из Лакедемона, которого он принял за обещанного Менахемом Мессию. По возвращении из Италии Ирод обнаружил, что Эврикл исчез столь же неожиданно, как и появился. Это, однако, не означает, что с исчезновением Эврикла Ирод тут же забыл о нем. Скорее, наоборот: именно потому, что Эврикл исчез неожиданно, никого во дворце об этом не предупредив, Ирод постоянно думал о нем. Когда же он спустился в склеп, в воспаленном от всех перечисленных выше причин воображении Ирода, слившихся в какой-то момент воедино, возник образ сидящего на камне Мессии в облике Эврикла – в таком же, как на нем, белоснежном хитоне, с длинными шелковистыми волосами, расчесанными на прямой пробор, такими же шелковистыми бородой и усами и большими печальными глазами, укоризненно глядевшими на него.

Единственно это видение, пригрезившееся Ироду, и могло привести его в состояние «полного ужаса»: Ирод, подобно всем ессеям, хотя сам не принадлежал к этой секте, разделял их уверенность в скором приходе Мессии, страшился этого прихода и, вместе с тем, ожидал его, чтобы передать ему царскую власть над Иудеей.

6

После «безбожного посягательства на гробницу», как охарактеризовал Иосиф Флавий проникновение Ирода в могилу Давида и Соломона, обстановка в его семье вновь обострилась и в короткое время достигла крайнего предела.

Ирод как мог пытался снять напряжение в семье. Несмотря на возраст и ухудшевшееся состояние здоровье (у него стали опухать ноги и появилась одышка), Ирод возобновил прежнее увлечение охотой, стараясь увлечь ею и Александра с Аристовулом. Младший сын, однако, не проявлял к охоте никакого интереса, а старший умудрялся промахиваться с расстояния, с которого промахнуться невозможно. Когда Ирод приходил ему на помощь и подстреливал зверя, Александр спешивался и, ссутулясь, точно бы стыдясь за свое неумение обращаться с луком и стрелами, шел рядом с отцом подобрать добычу.

Дома Ирод стал больше внимания уделять другим детям, оставшимся от Мариамны, особенно их младшей дочери Киприде, незаметно превратившейся в красавицу-подростка с густыми светлыми волосами и огромными синими глазами. Тогда же он подружился с женой Александра Глафирой, которая, как ему казалась, могла благотворно воздействовать на своего мужа. Вообще, в это время Ирод стал больше внимания уделять всем членам своей разросшейся семьи, стремясь для каждого найти доброе слово и проявить заботу. В этом отношении не составил исключения и его младший брат Ферора, которому давно следовало обзавестись собственной семьей, а он все еще продолжал жить по соседству с дворцом Ирода в доме их отца, где полной хозяйкой стала его рабыня-италийка, окружившая себя огромным числом слуг и все свое время уделявшая воспитанию и образованию их общего с Ферором сына. Сын этот, впрочем, редко бывал во дворце, а когда бывал, задирал всех без исключения детей царской крови, доводя их до слез. Ирод и этого своего незаконного племянники старался приветить, назначил ему даже учителей из числа греков и потребовал, чтобы учителя эти обучали строптивого ребенка с тем же тщанием, что и его детей и внуков.

Однако никакие усилия Ирода восстановить в доме мир не возымели должного действия. Скорее наоборот: чем больше Ирод пытался примирить всех, тем глубже становилась трещина, пробежавшая между самыми близкими ему людьми и расколовшая их на два непримиримых лагеря. К досаде Ирода, во внутрисемейный конфликт стали вмешиваться приближенные к царю лица; к этим последним стали примыкать дворцовые слуги и даже рабы. Все они, как сговорившись, уверяли Ирода, что делают это исключительно из соображения государственной пользы и интересов безопасности царя. Ирод чувствовал в себе достаточно сил и энергии, чтобы самостоятельно определять, что во благо Иудее, а что во вред, и точно так же самостоятельно заботиться о собственной безопасности. Поведение приближенных он не без основания считал лицемерным, и решительно ставил их на место. Скидки не делалось никому.

Так, на сторону Александра и Аристовула встал всегда рассудительный, чуждый каких бы то ни было интриг первый министр правительства Птолемей, которому Ирод всецело доверял. Когда он потребовал от министра объяснений по поводу его изменившегося поведения, тот сказал, что не может и дальше спокойно смотреть на то, как сыновья покойной Мариамны, оправданные Августом, продолжают подвергаться в царском доме дискриминации. Ирода возмутило не столько то, что Птолемей проявил вдруг заботу о сиротах, сколько то, что его любимый министр стал заниматься совсем не теми делами, какими ему по долгу службы надлежит заниматься. Он строго отчитал Птолемея и распорядился, чтобы тот отныне выполнял не только его, Ирода, приказы, но и приказы своего старшего сына Антипатра. Птолемея такое распоряжение царя не смутило.

– Я и без того выполняю не только твои приказы, – сказал он, – но и приказы твоих сыновей, поскольку ты по возвращении из Рима назначил себе преемниками по престолу сперва Антипатра, а затем сыновей от Мариамны, Александра и Аристовула. Наследники должны быть в курсе всего, что происходит в государстве, и постепенно приучаться самостоятельно отдавать приказы.

Ирод запамятовал, что, возвратившись с сыновьями из Италии, действительно во всеуслышание объявил в Храме о назначении своими преемниками Антипатра, Александра и Аристовула, и, чтобы скрыть досаду на свою забывчивость, сказал еще: